Александр Адуев предстает как классический романный герой-идеалист, который не может освободиться от непреодолимых диссонансов. О герое такого типа Д.Лукач написал: «Его душа шире, обширнее тех судеб, которые открывает перед ним жизнь». В докладе  пойдет речь о 6 главе второй части романа, которая предшествует эпилогу. Если резко сформулировать посылку, то можно сказать, что Александр в этой главе и Александр в эпилоге – это два разных героя.  Родные «Грачи», куда вернулся из Петербурга герой, предстают как элегически окрашенный мир, который сменил идиллическую картину усадебной жизни. По мере того, как Александр входит в зону элегических переживаний, в нем угасает внутренняя потребность отвергать и даже проклинать жизненный опыт, приобретенный в Петербурге. Теперь он обращается к воспоминаниям, размышлениям о пережитом. Элегическая картина мира, возникающая в сознании героя, явно выходит за границы элегии как жанра. Элегический топос в «Обыкновенной истории» включает в себя такие сюжетно-тематические ситуации и мотивы, как возвращение на родину, воспоминания о детстве и юности, готовность простить прошлые обиды, элегическая меланхолия, «переживание, в котором грусть соединяется с эстетическим наслаждением» (В.М.Маркович). Рефлексия элегически настроенного  человека – это знак живой, открывающей новые жизненные горизонты души. Герой не опредЕлен. Его внутренний потенциал не исчерпан. Во внутреннем мире Александра обнаруживается некое содержание, которое не проявилось в его спорах с дядей, в развитии диалогического конфликта. Пережитое осмыслено героем как горький, но необходимый опыт чувств, опыт души. В этом плане он может быть сопоставлен с героем элегии Баратынского. Воспоминания обретают эстетические черты. И это опыт не вообще человека, а именно того, кто вспоминает. Если бы Александр назвал себя «одиноким странником» в споре с дядей, то это прозвучало бы как еще одна звонкая цитата. Но он назвал себя так в письме к Лизавете Александровне («похвальном слове самому себе»). Теперь он смотрит на себя с заметной долей иронии и признается, что «ролевая» жизнь уже не для него: «не сумасброд, не мечтатель, не разочарованный, не провинциал, а просто человек». В контексте элегических мотивов это самоопределение не воспринимается только как ироническое. В контексте русской литературы XIX века слово «странник» говорит не только о пространственном, но и о движении, так сказать, по вертикали, в духовном плане. Перерождение героя, продемонстрированное в эпилоге, так неожиданно для читателя потому, что в предшествующей главе он узнал, каков душевный и духовный потенциал Александра. А теперь перед нами романный герой, который по известной формуле М.Бахтина «меньше своей человечности».