Эвиденциальность, или засвидетельствованность, традиционно определяется как функционально-семантическая категория, отвечающая за эксплицитное указание на источник сведений относительно сообщаемой ситуации [Aikhenvald 2018]. В качестве способов получения информации могут выступать органы чувств (в особенности зрения и слуха), а также сны, догадки и внутренние ощущения говорящего (страх, голод, намерения). Как семантическая категория, эвиденциальность функционирует в каждом языке (ср. рус. якобы, мол, дескать; англ. it is well known, it seems, allegedly), однако не в каждом языке она выражается грамматически. В современном тибетском языке категория эвиденциальности встроена в общую глагольную парадигму, т. е. говорящий, употребляя ту или иную глагольную форму, не может уклониться от того, чтобы сообщить, каким образом он узнал об описываемой ситуации:

Тибет-LOC як EX.FACT

‘В Тибете есть яки’. (Это факт или слухи)

Тибет-LOC як TEST.EGO

‘В Тибете есть яки’. (Говорящий лично их видел/слышал и т.д.)

Тибет-LOC як EX.EGO

‘В Тибете есть яки’. (У говорящего или его семьи).

Однако узкое понимание эвиденциальности как маркирования источника информации оставляет без внимания явление эгофоричности, или «эгофорической эвиденциальности» (3), структурно и функционально важное для большинства тибетских идиом, и дает повод для исключения эгофоричности в целом из эвиденциальной парадигмы [DeLancey 2018]. Многие исследователи (LaPolla 2014, Tournadre 2017) подчеркивают важность коммуникативной функции эвиденциальности в тибетских языках, поскольку при выборе говорящим той или иной формы на первый план выходит скорее не объективный источник информации, а субъективный доступ к информации и готовность нести за нее ответственность. А.В. Бондарко причислял эвиденциальность к разряду актуализационных категорий, через которые говорящий связывает сообщаемое с действительностью, в частности указывая на источник сообщаемых сведений. Несмотря на обязательность данной категории для тибетского языка, выбор той или иной формы часто является интенциональным, что позволяет говорящему выразить в коммуникативной ситуации собственную позицию (speaker’s attitude) и достичь нужного коммуникативного эффекта (обмана, убеждения, выражения иронии, т. д.). В [Bergqvist 2017] и многих других работах под эгофоричностью понимается вид эпистемического маркирования, позволяющий говорящему ссылаться на свое личное знание или вовлеченность по отношению к описываемой ситуации. В языках с грамматически оформленной эгофоричностью маркируется подлежащее в первом лице в повествовательных предложениях, а также подлежащее во втором лице в вопросительных предложениях и подлежащее подчиненной клаузы при совпадении с субъектом описываемого речевого акта. Происходит своеобразный «сдвиг перспективы» (perspective shift), при котором говорящий занимает позицию собеседника или участника описываемой ситуации. Кроме того, важным аспектом эгофоричности является вопрос о наличии или отсутствии контроля у говорящего над описываемым действием. Так, в лхасском диалекте тибетского наблюдается четкое соответствие разных эгофорических форм в зависимости от того, является ли глагол волитивным:

(4) nga-s byas-pa.yin
1SG-ERG делать — PRF.EGO1

‘Я сделал [это]’. (Контролируемое действие)

1SG  умирать — PRF.EGO2

‘Я умер’. (Неконтролируемое действие)

В основе понятия эгофоричности лежит бинарный контраст, отражающий наличие или отсутствие у говорящего привилегированного доступа к информации, либо же его вовлеченности/невмешательства в событие. В связи с этим во многих тибето-бирманских языках эгофорическая парадигма реализуется в простом бинарном варианте (ср. в неварском языке (Hale 1980)), однако среди идиом тибетской семьи больше распространены сложные системы, когда одной или нескольким эгофорическим формам противостоят несколько аллофорических форм. Функционально-грамматические категории эвиденциальности и эгофоричности имеют схожие ареалы распространения и формируют различные варианты сосуществования, вплоть до объединения в единую парадигму, однако сопоставительных анализов по идиомам региона чрезвычайно мало. В основе докладе лежит идея, сформулированная в [Bergqvist 2020], согласно которой в основе обеих категорий лежит явление одного порядка — а именно, понятие эпистемической компетенции (epistemic authority), согласно которой говорящий осуществляет выбор тех или иных средств в зависимости от персонального доступа к информации, вовлеченности в описываемую ситуацию и готовности нести персональную ответственность за сообщаемые сведения. В докладе приводится сравнительный обзор реализации и функционирования категорий эвиденциальности и эгофоричности в достаточно описанных крупных идиомах тибетской языковой группы (лхасском, амдосском, кхамском и ладакхском тибетском, а также языках байма, дзонкха, йолмо) и их диалектах. В работе анализируются темпоральная распределенность и ограничения на употребления для эвиденциальных и эгофорических форм, возможность употребления с глаголами контролируемых/неконтролируемых действий для эгофорических форм, возможность употребления эгофорических форм с субъектом в третьем лице и прочие аспекты реализации данных категорий.

2. Aikhenvald, A., Lapolla, R. “New Perspectives on Evidentials: A View from Tibeto-Burman.” Linguistics of the Tibeto-Burman area 30 (2007).

3.. Bergqvist, H., Knuchel, D. "Complexity in Egophoric Marking: From Agents to Attitude Holders" Open Linguistics, vol. 3, no. 1, 2017, pp. 359–377.

4. Bergqvist, H., Kittilä S. (ed.). Evidentiality, egophoricity, and engagement. Berlin, Language Science Press, 2020.