Готический хоррор в структуре символистского романа и медиавизуальность топосов страха
Светлана Дмитриевна Титаренко
Докладчик
профессор
Санкт-Петербургский государственный университет
Санкт-Петербургский государственный университет
201 (онлайн)
2022-03-18
14:20 -
14:40
Ключевые слова, аннотация
Ключевые слова:
готическая традиция; готический метатекст; символистский роман; готический
хоррор; мотивы страха и ужаса; медиавизуальность
Тезисы
Символистский роман, основанный на поэтике таинственного и сверхъестественного
как неомифологический текст, с точки зрения готической традиции еще мало
изучен. Вместе с тем в его структуре
можно найти важнейшие элементы поэтики
готической прозы и прежде всего приемы создания суггестивных образов готического
хоррора (horror), который является символическим
обозначением необъяснимой тайны, страха и ужаса от непостижимого в мире
и сознании человека. Большой интерес в этом плане представляют романы В.Я.
Брюсова («Огненный ангел»), Ф.К. Сологуба («Мелкий бес», «Капли крови»), А.М.
Ремизова («Крестовые сестры»), А. Белого («Петербург») и др. Поэтому наша цель – рассмотреть
готическую традицию в структуре символистского романа не как «готический канон»
(gothic conventions), но как динамическую и трансформационную
систему, показать, что мифологический метатекст здесь нередко определяется
функциями готического хоррора как медиатора языков страха, вызывающего появление травмирующей медиавизуальной
образности. В структуре символистского
романа наблюдается трансформация готических схем сюжетов и мотивов, а также
образов страха, которые вызывают «слом»,
разрушение и патологию сознания героев. Например, показателен уродующий
сознание героя травмирующий образ Недотыкомки в романе Сологуба «Мелкий бес»,
демонические призраки-преследователи Ренаты в «Огненном ангеле» Брюсова, мрачный
образ скульптуры Медного Всадника, вызывающего ассоциации с Антихристом, в «Петербурге» Белого. Готический хоррор
моделирует образы пространства перехода в мир иной реальности, каким является
поместье Триродова и подземелье-лабиринт в «Каплях крови» Сологуба, Бурков двор
у Ремизова или Петербург в романе Белого. Таинственный
злодей также модифицируется: он балансирует на грани призрака-преследователя (Люцифер,
демоны, Недотыкомка, зловещий Медный Всадник) и обладателя тайны, а может быть и
реальным лицом. Хоррор становится аудиовизуальным языком коммуникации как
интермедиальная стратегия и реализуется в символике экфрастических образов, динамике
телесности призраков и представителей мира мертвых, шокирующем смеховом
репертуаре, звукошумовых приемах, травмирующих цветообразах. Он становится
зловещим предзнаменованием и часто используется в сновидениях, грезах и
видениях призрачной реальности, может
быть пружиной игры со смертью - аналогом
готической пляски смерти, например, в действиях Передонова у Сологуба или агонии Ренаты и монахинь в финале «Огненного
ангела» Брюсова. При развитии сюжета
символистского романа, как в готическом романе, наблюдается последовательное
усиление и нагнетание лейтмотивных явлений хоррора, что свидетельствует о функции воплощения архетипа лабиринта в сознании героя.