Обращение к Ф. М. Достоевскому в русской литературе второй половины XX в. обусловлено интересом к эзотерическим практикам и теоретическому наследию традиционализма Р. Генона, в рамках которого связь с прошлым обещает духовное спасение и прозрение. Использование Достоевским в своем творчестве православной риторики и развитие в его публицистике и поздних романах «русской идеи» позволяет писателям Южинского кружка разрабатывать концепцию особенного русского пути, где доступными становятся внечеловеческое знание, способность постигнуть метафизические тайны.
В XX в. за именем Достоевского закрепляется образ пророка, предчувствовавшего как мировой кризис, так и последующее за ним духовное возрождение. Для Ю. В. Мамлеева такое уважение к слову Достоевского, вышедшее за пределы одной страны, позволяет обращаться к творчеству автора как к мировой Традиции. Важным становится не только воплощение в жизнь пороков, описанных Достоевским, но и общее ощущение упадка, близости к бездне. Атмосфера апокалиптичности доказывает необходимость ориентироваться на Традицию, а также позволяет вписать рецепцию Достоевского в рамки постмодернизма, где пограничные состояния человека и связанное со смертью становится неотъемлемой частью литературной игры.
Роман «Шатуны» Мамлеева — это пример переосмысления ряда мотивов произведений Достоевского, где центральным вопросом становятся взаимоотношения человека со смертью и с Богом. Изменению подлежит образ непорочного и священного ребенка, а также природа грубого отношения родителей в семье, стоимость детского страдания. Дети, хоть и остаются духовно ближе к становлению нового мира, описаны не менее абсурдно, чем реальность, в которой они живут. А взрослые в формировании своего отношения к ребенку руководствуются теперь уже не просто желанием самореализации за счет него и стремлением избавиться от ответственности, а жаждой вступить во взаимоотношения со смертью, приблизить опыт послежития.
Через карикатурное изображение героев Достоевского отрицается возможность преодоления страха смерти, когда вера человека содержит в себе сомнение и опирается лишь на ритуальность. А деятельная любовь, направленная на окружающих и призванная избавлять от страданий и помогать справляться с искушениями, меняет у Мамлеева свое направление и должна теперь быть обращена на самого человека. Вера Достоевского в бессмертие, которое и есть непререкаемое существование Бога, деконструируется через обращение к мотиву двойничества и к идее о Человекобоге. Провалившаяся попытка человека занять место Бога, описанная Достоевским, теперь не порицается, а вводит идею о необходимости внутреннего «я» слиться с Богом.