Вот уже более двух столетий первые русские переводы «Элегии» Т. Грея получают неоднозначную оценку. Значимость Грея для мировой поэзии четко осознавали и В. А. Жуковкий, перу которого принадлежит классический перевод элегического шедевра Грея (1802), и Пушкин, упомянувший английского поэта в ряду поэтических гениев (Дж. Томсон, Гете, Шиллер) в стихотворном послании «К сестре» (1814). Спустя два века после создания классического – второго перевода Жуковского (первый был выполнен в 1801 г.) остается очевидным его явное превосходство над десятками русских переводов  «Элегии» Грея, что, прежде всего, проявляется при анализе лексического уровня – слов и их сочетаемости, показательных для высокого стиля. И то, что в последующую литературную эпоху уже звучало витиевато и архаично, в пушкинскую пору воспринималось как органичное единое целое, несмотря на совершенно иную культурно-национальную среду автора перевода. Анализ третьего варианта перевода «Элегии», выполненного Жуковским гекзаметрами в 1839 г. после посещения могилы Грея в Стоук-Поджесе, позволяет утверждать, что на протяжении десятилетий русский поэт не оставлял усилий к более точному воспроизведению ритмико-мелодической и композиционной структуры подлинника. И именно этот финальный вариант перевода, начинающийся стихом  «Колокол поздний кончину отшедшего дня возвещает…»  ( Cf: «The Curfew tolls the knell of parting day»), где полнее сохранены  «глубокие»  гласные звуки оригинала и доминанты согласных звуков, и который звучит более архаично, тяжеловесно, нежели предшествующие два перевода, выполненные молодым Жуковским, свидетельствует о возможности воссоздания, по крайней мере, отдельных фрагментов стихотворного текста как определенного структурно-семантического единства средствами другого языка.