Для нормативной по своему типу поэтики древнерусской литературы важнейшим образцом было Священное Писание, ставшее источником большого количества топосов, повествовательных моделей, образов и мотивов. В частности, русское летописание часто эксплуатирует библейские образы дьявола и демонов (на русской почве - бесов), делая их активными участниками исторических событий. Однако на их традиционное христианское прочтение в рамках русского Средневековья накладывается влияние свойственных Древней Руси исторических и культурных реалий, актуализируя отдельные мотивы из сложного комплекса, сложившегося в Священном Писании и христианской традиции. Например, распространение в «Повести временных лет» модели отождествления бесов и языческих богов (Лаврентьевская летопись 980, 983, 988), восходящей к Втор. 32.17, Пс. 105.36-38, 1Кор. 10:20-21 и разработанной в топике ранних мученических житий раннего периода, объясняется относительно недавним (для раннего русского летописания) принятием христианства и определенного идеологического напряжения, присущего обстановке фактического двоеверия. В эпоху феодальной раздробленности актуализируется образ дьявола подстрекателя (Мк 4.15; Деян. 5.3; Лк 22.3; 1Фес 2.18) и зачинщика междоусобных войн, чья задача сеять вражду и «котору». О важности этого образа для летописания свидетельствует тот факт, что выбирая между концепцией «божественной педагогики» и происками дьявола в поисках причин возникновения усобиц, летописец в статье, помещенной в «Повести временных лет» под 1068 г. отдает предпочтение именно второму объяснению: «Наводит бо Бог по гневу своему иноплеменьникы на землю и тако скрушеным им вспомянутся к Богу. Усобная же рать бывает от соблаженья дьяволя. Бог бо не хощеть зла человеком, но блага, и дьявол радуется злому убийству и крови пролитью, подвизая свары и зависти, и братоненавиденье, клеветы» (ПСРЛ т.1. Вып.1. Л., 1926 с.172-173). Именно влиянием дьявола объясняются усобицы и убийства, описанные в Лаврентьевской летописи под 1073, 1086, 1097, 1149, 1186, 1197, 1218 гг. , в Рогожском летописце под 1372г. Очень часто данный мотив сопрягается с типологическим уподоблением братской вражды русских князей с библейской историей Каина и Авеля (Типографская летопись 1015, Симеоновская 1186, Лаврентьевская 1218). В эпоху монголо-татарского нашествия повествовательная модель дьявольских происков как причины набегов татар (Лаврентьевская летопись 1284, Рогожский летописец 1326, 1371) успешно конкурирует с моделью «божественной педагогики». Как правило, во всех этих случаях дьявол выполняет функцию «злого советника». Не действуя напрямую, он «вкладывает в сердце» или «наущает» того или иного князя. При этом интересно, что во многих случаях в воинском повествовании такие свойства, присущие дьяволу как гордыня и льстивость экстраполируются на персонажей, исполняющих роль антагонистов, даже в тех случаях, когда сам дьявол не упоминается. В частности, во всех летописных рассказах, построенных на антитезе гордости и смирения, герои-протагонисты всегда отличаются смирением, в отличие от гордых антагонистов (Лаврентьевская летопись 1078, Симеоновская летопись1185, Типографская летопись 1395 и др.). Подводя итоги можно заключить, что ориентируясь на Священное Писание при выборе образов, мотивов и повествовательных моделей русские летописцы выбирали те из них, которые лучше всего отражали историко-культурную ситуацию, порой используя их не только явно, но и скрытно.