Паунд в Canto IV включает множество мифов, большинство из которых связано с темой каннибализма. Поэт вступает в диалог с Овидием и другими античными авторами, трубадурами, Суинберном, Россетти, Элиотом и др. Паунд использует сложную схему сцепления-переплетения и врастания одного мифа в другой. Перед нами – всеведущий теоморфный нарратор, который является частью не только истории, в ее мифологическом и поэтическом понимании, но и современности. Вспомним одну важную строку из Паунда: «Только древняя мудрость / может утешить в невзгодах людских». Элиот Уайнбергер в книге «Бумажные тигры» пишет: «Для Конфуция предок – божественен, а прошлое представляет собой земной порядок (отражение космического порядка), который больше никогда не был достигнут, но мог бы быть. Прошлое – это присутствующее отсутствие, объект желания. Более того, это объект желания, который проявляется в предметах, остатках былого, реликвиях. Китайская поэзия, и ранняя и поздняя, наполнена медитациями на руинах». Так, и поэзия Паунда представляет собой подобную медитацию, сплетения и сгустки воспоминаний. Разрозненные строки цитат – не что иное как руины погибших культур и цивилизаций. Здесь мы возвращаемся к пониманию Паундом «традиции», которая суть «повторное открытие, новое прочтение, пере-из-обретение западной и восточной литератур. Идея состояла в том, что «классику» должен читать каждый интеллигентный человек, а чтобы быть интеллигентным человеком – необходимо читать классику» . Так, поэзия становится местом покинутости, местом отсутствия, обозначающимся частоколом реминисценций, которые для большинства читателей уже потеряли свои подлинные изначальные коннотации и стали чистой энигматикой. Пространство Паунда – обиталище божества, его идеальный читатель – знаток священных и классических текстов, цель высказывания – воскресение, поднятие затонувших кораблей со дна. Становятся ли руины храмом? Или дробятся еще более посредством интертекстуальности?