Безотносительно к семиотической специфике конкретного города, семантические реляции ‘город’ — ‘(каменная) книга’, ‘город’ — ‘текст’, по-видимому, стали уже общим местом в исследованиях, подобных данному. Таким образом, есть основания считать, что соотношение ‘Петербург’ — ‘книга’, ‘текст’ вполне закономерно. По наблюдениям исследователей семиотики Петербурга, в том числе — и в ее литературно-художественной репрезентации, знаковые реалии города — артефакты и натурфакты — представляют собой своего рода единицы невербального языка города. Так, Н. П. Анцыферов отмечает, что, по всей видимости, не намеренная, но более чем значимая омонимия “(Северная) Пальмира” — “полмира” [Анцыферов 1991: 34] имеет вполне реальное артефактное обоснование: ростры на известной колонне представляют собой “символ владычества над морем” [там же: 36]. Что же касается суши, то “…страны юга, запада и востока имеют своих заложников в Северной Пальмире” [там же: 37]. Далее следует описание конкретных архитектурных и скульптурных объектов, построенных в стиле определенной “иноземной” культуры либо вывезенных из весьма отдаленной страны в другой части света. Значительно детальнее изложена исследовательская позиция относительно знаковости и значимости различных петербургских реалий у В. Н.Топорова. Так, “типология отношений природы и культуры в Петербурге” выражена, по мнению В. Н.Топорова, именно языком знаковых реалий: “Один полюс образуют описания, построенные на противопоставлении природы, болота, дождя, ветра, тумана, мути, сырости, мглы, мрака, ночи, тьмы и т.п. (природа) и шпиля, шпица, иглы, креста, купола (обычно освещенных или — более энергично — зажженных лучом, ударом луча солнца), линии, проспекта, площади, набережной, дворца, крепости и т.п. (культура). Природа тяготеет к горизонтальной плоскости, к разным видам аморфности, кривизны и косвенности, к связи с низом (земля, вода); культура — к вертикали, четкой оформленности, прямизне, устремленности вверх (к небу, к солнцу)” [Топоров 1995: 289]. Не менее развернутое отражение в указанной работе В.Н.Топорова получила значимая для типологически показательного круга текстов реляция ‘город’, ‘небо’ — ‘освещенность, видимость’. В.Н.Топоровым отмечен также ряд смысловых антитез внутри комплекса культурно-номинативной лексики указанных текстов: “…жилище неправильной формы и невзрачного или отталкивающего вида, комната-гроб, жалкая каморка, грязная лестница, колодец двора, дом — “Ноев ковчег”, шумный переулок, канава, вонь, известка, пыль, крики, хохот, духота противопоставлены проспекту, площади, набережной, острову, даче, шпилю, куполу” [там же: 294]. Данное наблюдение вполне соответствует тезису о тенденции взаимопроникновения, постоянного сосуществования — противоборства ‘светлого, неба, камня, города’ и ‘темного, воды, природы’. Для анализа коннотативной специфики поэтически вербализованных мифов, связанных с различными знаковыми реалиями города, существенна неоднократно встречающаяся в рассматриваемой работе констатация тенденции создания “образов “спиритуализированных” домов (а также других артефактов и натурфактов. — М.Е.)” [там же: 316] в художественных текстах петербургской тематики. Ввиду обоснованного В.Н.Топоровым соотношения ‘природа’, ‘аморфность’ — ‘город’, ‘оформленность’, следует отметить в числе наиболее характерных прецедентов образного описания различных знаковых артефактов города случаи формирования коннотационной окрашенности текста за счет актуализирования того или иного варианта реляции ‘реалия’ — ‘форма’. Во всех подобных случаях авторами закономерно используются референтные коннотации, “сконструированные” по схеме “имя формы” — “имя реалии”. Обращает на себя внимание буквальное, денотативное декларирование антропогенности процесса “творения красоты” при космичности того же процесса в контексте вышеприведенной семантической реляции. На наш взгляд, в данном случае вступает в силу описанный Б.М.Гаспаровым феномен позитивного эмоционального отклика на формально отрицаемую ситуацию (см. [Гаспаров 1996: 252]). Весьма значимой для языковой образности исследуемых текстов является многократно интерпретированная различными авторами реляция ‘город, столица’ — ‘власть’ — ‘механизм власти’. Своеобразным семантическим экстрактом рассматриваемой совокупности языковых единиц выступают номинации, определяющие город как единый знаковый артефакт с собственной экстралингвистической семиотикой и “поэтической мифологией”. Представление о совокупности знаковых артефактов города и самом городе как сложном знаковом артефакте сводится к упомянутым в начале настоящей работы реляциям ‘город’ – ‘каменная книга’, ‘высеченный из камня (на камне) текст’.

Литература:
Анцыферов Н.П. Быль и миф Петербурга. Душа Петербурга. Петербург Достоевского. — М.: Книга, 1991. — 84(5) с. Гаспаров Б.М. Язык, память, образ. — М.: Новое литературное обозрение, 1996. — 351 с.
Топоров В.Н. Петербург и “Петербургский текст русской литературы” // Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. — М., 1995. — С. 259—367.