В главе "Что такое кино?", завершающей книгу "Язык новых медиа", Л. Манович говорит о характерной для цифрового кинематографа "своеобразной пластичности" экранных изображений, дающей возможность создавать разного рода "неживую жизнь", т.е. такие "реалистические" симуляции, которые либо позволяют вообще отказаться от необходимости фиксировать "реальность", либо подразумевают синтез "реальности" зафиксированной и "реальности", сконструированной с помощью компьютерных технологий. "Если традиционный кинематограф оставлял кадры с натуральным движением нетронутыми, – пишет Манович, – то в цифровую эпоху они – "сырец", предполагающий дальнейшую обработку, например, анимацию или морфинг". Автор "Языка новых медиа" противопоставляет откровенный, не таящийся от зрителей дигитальный иллюзионизм этой "уникальной визуальной реалистичности" иллюзионизму пленочного "реалистического" кино, которое "старательно скрывает улики своей искусственности".  
      Одним из ответов на заданный когда-то А. Базеном вопрос "Что такое кино?", в ту эпоху, когда этот вопрос повторяет Л. Манович, становится институцианализация апологетических по отношению к новым медиа теорий "плохого кино". Та возвышаемая Л. Мановичем «неживая жизнь», которая существует как "реальность", созданная средствами компьютерной анимации, в фильмах, рассматриваемых теоретиками "плохого кино" в качестве объектов исследования, приобретает еще и нарративно-семантическое измерение, артикулирующее оксюморонную "нежизненную жизненность"  персонажей слэшеров и зомби-хорроров. 
      В то же время,икинематографическая, как и посткинематографическая, тема "неживой жизни", связана с романтической литературной традицией "кукольности". Одним из глубоких немецких романтиков, развивавших эту традицию, как известно, был Э. Т. А. Гофман, в сатирических гротесках которого с наибольшей отчетливостью проявилось отрицание «разнузданного общества» позднепросвещенческой и постпросвещенческой Европы с его «грубыми и беззаконными инстинктами» [А. Карельский], характерными для "нового человека" рождавшегося в начале XIX в. буржуазного мира. Однако зомби и маньяки "плохого кино" репрезентируют совсем иное, чем у Гофмана, не социально-критическое, а, по отношению к рецепиенту эпохи новых медиа, апологетическое видение "нового человека", приветствуя его "антиэстетическую" страсть к компьютерной "неживой жизни" и, в целом, любовь к "компенсаторным" цифровым технологиям, иронично называемую "плохим вкусом". Этот "новый человек" Мановича и адептов "плохого кино" радикально отличается как от "нового человека" Гофмана, так, например, и от Алекса из фильма "Заводной апельсин", т.е. "нового человека" С. Кубрика. Этому различию и будет посвящен планируемый доклад.