Чешский декаданс как литературное направление и идеологическое течение развивался в 1890-е гг. Апологеты эстетики упадка входили в круг авторов журнала "Moderni Revue", издававшегося Арноштом Прохазкой и Иржи Карасеком. Последний, наиболее творчески плодовитый из всех декадентов, стал неформальным лидером движения, хотя главным поэтом чешского декаданса признают Карела Главачека. В отечественной богемистике декаданс изучен мало. Интерес к нему возникает в связи с исследованием топосов (напр., “пражский текст”) или отдельных жанров (напр., готический роман). Однако при всем неоднозначном отношении к чешскому декадансу как на родине, так и за рубежом представляется, что направление обогатило национальную литературную традицию. Английский богемист Роберт Пинсент замечает, что в отличие от Франции и Англии, где декаданс произошел от культурного пресыщения, чешский декаданс возник от культурного голода, но все же был тесно связан с национальной, социальной и культурной ситуацией в Чехии рубежа веков.  Литературовед Радко Пытлик отмечал, что декаданс развил в национальной литературе чувства символического, поэтической абстракции и художественного обобщения, а также привлек внимание к цветам, оттенкам и деталям известных поэтических образов.
Даже после угасания интереса к эстетике упадка элементы декадентской поэтики продолжают встречаться в чешской литературе. Ярким примером является творчество Иржи Карасека из Львовиц, в прозе которого проявились символы, образы, мотивы из сборников поэзии декадентов. Характерными чертами декаданса проникнуты сборники Карасека «Zazděná okna» (1894), «Sodoma» (1895), Арношта Прохазки «Protibolo Duše» (1898), Карела Главачека «Mstivá kantiléna» (1898). В главном декадентском романе Иржи Карсека «Gotiská Duše» (1900) вновь возникают образы его стихотворений: заколоченные окна и туберозы (сборник «Zazděná okna»), сумерки, одиночество и безысходность (сборник «Sodoma»).
Благодаря языку декаданса возникает образ декадентской Праги - “города в сгущающихся сумерках”. Карел Главачек в стихах сборника «Mstivá kantiléna» обращается к Манон Леско, героине французского романа Антуана Франсуа Прево, ставшей для декадентов символом подавленной страсти.  Образ Манон Леско потом появится в творчестве Витезслава Незвала, а поэзия Прохазки и Карасека, наполненная символами нравственного и морального упадка, станет прологом к чешскому экспрессионизму и поэтике Ладислава Климы.