«Русский человек любит вспоминать, но не любит жить» (о восприятии времени «футлярными» героями А. П. Чехова)
Мария Андреевна Уткина
Докладчик
студент 4 курса
Санкт-Петербургский государственный университет
Санкт-Петербургский государственный университет
Ключевые слова, аннотация
В докладе предпринята попытка описания фрагментов языковой картины мира
чеховского «футлярного» человека, отражающих восприятие центральными
персонажами «маленькой трилогии» настоящего, прошедшего и будущего времени. В
ходе анализа элементов из тематического комплекса «Время» выявляются
лингвоспецифические лексемы и доказывается, что недовольство действительностью,
уверенность в невозможности достижения счастья «здесь и сейчас», страх перед
неизведанностью грядущего и трепетное отношение к прошлому составляют ряд
ключевых представлений носителей русской культуры.
Тезисы
Пройдя
значительный путь в истории литературы XIX в., «маленький человек», традиционно
стоявший особняком от подавляющей части общества, тем не менее стал носителем типично
русского сознания и характерных лишь для русской культуры ценностей, нашедших
свое отражение и в языке. Исключением не стали и «маленькие» герои
А. П. Чехова, завершающие ряд литературных представителей своего типа
в XIX в.
Ярким свидетельством тому может послужить осмысление чеховским «футлярным»
человеком категории времени, восприятие которой традиционно маркируется
исследователями русской языковой картины мира как культурно-специфическое.
Действительность, «настоящее» в представлении центральных персонажей «трилогии о футлярности» приобретает многоаспектную характеристику, но неизменно сохраняет негативную окраску. Подтверждением тому может служить наличие в семантике единиц, относимых в языковой картине мира «футлярного» человека к «настоящему», таких сем, как «страх» (тревога, робость, бояться и др.), «неприязнь» (отвращение, брезгливо морщиться), «недостаток чего-либо» (недоедать и недопивать, без гроша и др.); элемента значения «отсутствие покоя» (житейский шум, вертеться как белка в колесе и др.); семантики «тягостного душевного состояния» (тоска, скучать).
Устремленность к будущему, надежда на лучшее будущее в русской культуре сочетается с представлением о непредсказуемости мира. Мысль о том, что будущее представляет собой неизвестность и таит «подвох», находит отражение в мировосприятии Беликова (как бы чего не вышло, чего доброго). Положительная окраска «будущего» находит свое место в языковой картине мира Алехина, в понимании которого «предстоящее» может быть связано со счастьем — лингвоспецифической лексемой русского языка, отличающейся отсутствием у нее таксономической категории. Счастье в представлении русского человека не совпадает с действительностью и оказывается вечно отнесенным к категории будущего (ожидание счастья) или же прошлого (А счастье было так возможно! и др.), а потому Алехину счастливая жизнь кажется невероятной.
Наряду с будущим, прошлое в миропонимании русских людей также часто приобретает идеализированную форму. Беликов хвалил прошлое — время, на которое пришелся процесс становления его личности. В языковой картине мира Алехина восприятие прошлого оказывается связанным с концептом «тоска», причем в контексте воспоминаний героя это чувство оказывается светлым. В представлении Н. И. Чимши-Гималайского «прошлое» связывается с таким положительно окрашенным и культурно-специфическим словом, как воля. Воля включается в комплекс представлений о широте русской души, которую сковывает закрытое пространство, а потому идеалом, на который Чимша-Гималайский будет равняться в будущем, оказывается детство, проведенное на воле — на открытом воздухе, вне дома.
Действительность, «настоящее» в представлении центральных персонажей «трилогии о футлярности» приобретает многоаспектную характеристику, но неизменно сохраняет негативную окраску. Подтверждением тому может служить наличие в семантике единиц, относимых в языковой картине мира «футлярного» человека к «настоящему», таких сем, как «страх» (тревога, робость, бояться и др.), «неприязнь» (отвращение, брезгливо морщиться), «недостаток чего-либо» (недоедать и недопивать, без гроша и др.); элемента значения «отсутствие покоя» (житейский шум, вертеться как белка в колесе и др.); семантики «тягостного душевного состояния» (тоска, скучать).
Устремленность к будущему, надежда на лучшее будущее в русской культуре сочетается с представлением о непредсказуемости мира. Мысль о том, что будущее представляет собой неизвестность и таит «подвох», находит отражение в мировосприятии Беликова (как бы чего не вышло, чего доброго). Положительная окраска «будущего» находит свое место в языковой картине мира Алехина, в понимании которого «предстоящее» может быть связано со счастьем — лингвоспецифической лексемой русского языка, отличающейся отсутствием у нее таксономической категории. Счастье в представлении русского человека не совпадает с действительностью и оказывается вечно отнесенным к категории будущего (ожидание счастья) или же прошлого (А счастье было так возможно! и др.), а потому Алехину счастливая жизнь кажется невероятной.
Наряду с будущим, прошлое в миропонимании русских людей также часто приобретает идеализированную форму. Беликов хвалил прошлое — время, на которое пришелся процесс становления его личности. В языковой картине мира Алехина восприятие прошлого оказывается связанным с концептом «тоска», причем в контексте воспоминаний героя это чувство оказывается светлым. В представлении Н. И. Чимши-Гималайского «прошлое» связывается с таким положительно окрашенным и культурно-специфическим словом, как воля. Воля включается в комплекс представлений о широте русской души, которую сковывает закрытое пространство, а потому идеалом, на который Чимша-Гималайский будет равняться в будущем, оказывается детство, проведенное на воле — на открытом воздухе, вне дома.