Поэтический мир Б. Ахмадулиной подчинён архаическому мироощущению автора, организован стремлением жить и чувствовать в выдуманной реальности Эта же мысль может быть отнесена и к мемуарной прозе поэтессы, поскольку идиостиль есть одновременная экспликация эмоционально-образной памяти и когнитивных структур сознания пишущего.
Обратимся к рассказу «Бабушка», архаически-языческое пространство которого организовано образом рассказчика-внучки, фрагментарно вспоминающей не столько факты, сколько ощущения и впечатления от них. Необходимо отметить, что «Объект "прочтения" в повествовании — даже если это собственное прошлое человека – никогда не остается равным себе. Непосредственность и одновременно креативность, красочность детского восприятия эксплицируются в языковой структуре образа рассказчика, в первую очередь, за счёт синестетических метафор и метонимий. Именно так, интерсенсорно и ассоциативно, ощущает, усваивает и описывает окружающую действительность (и социум, в частности) ребёнок, достигший дошкольного возраста и накопивший определённый когнитивный и эмоционально-образный опыт. Необходимо отметить, что метафоры и метонимии, часто развёртываемые эпитетами и олицетворениями, представлены по всей вертикали рассказа — как выразительные средства, как образы, как композиционные приёмы. При этом ткань текста отшлифована и огранена Б. Ахмадулиной-автором, что отражено в синтаксисе и стилевой принадлежности лексики.
«Может быть, из-за этой, всё упрощающей единственности моей, бабушка, холодком осенившая мужей, неточно делившая любовь между дочерьми, с болью и скрипом резкого торможения, свою летящую, рассеянную, любвеобильную душу остановила на мне» [4, с. 375]. Представленная в предложении развёрнутая метафора дихотомична по лексическому наполнению: уменьшительно-ласкательное, характерное для повседневного общения «холодок» зависит от высокого «осенившая»; книжно-поэтическое «летящая, любвеобильная душа» перемещается в бытовую плоскость эпитетом «рассеянная» и неузуальным сочетанием «душу остановила на мне» (по аналогии — остановить взгляд, выбор, внимание). Абстрактное существительное «торможение» приобретает физически ощущаемые характеристики — «с болью и скрипом». Конечно, осложнённое обособлёнными распространёнными определениями и рядами однородных членов предложение не характерно для речи ребёнка, однако живость, образность и острота детского мироощущения рассказчика сохраняются.
Окказиональное словообразование, характерное для поэтов-шестидесятников, в языковой ткани исследуемого текста возможно рассматривать как речевой показатель детского (= архаического) мировосприятия. «Последний раз, после долгого перерыва, я увидела бабушку уже больной предсмертием <…>» . Ребёнок в силу возраста не готов принять, а тем более осознать смерть близкого человека как неизбежный факт бытия, поэтому последние дни бабушки воспринимаются рассказчиком как обычная болезнь, после которой человек снова вернётся к привычной жизни. Окказиональное «предсмертие», выступающее как номинация неизвестного пока рассказчику заболевания, включается в стандартизированное управление «больной чем-то» (ср.: больной гриппом, больной простудой).
Детям не свойственно окказиональное словообразование абстрактных существительных и полимотивированных сложных прилагательных, однако создаваемые в результате метафоры-образы близки языковому пространству русских сказок и легенд, стилистике языческого мировосприятия. Именно в таком «формате» мыслит и ощущает ребёнок: поместить на привычный бытовой уровень не укладывающуюся в сознании абстракцию, «опредметить» её, наделить понятными физическими характеристиками, «поставить» в уже пережитые, прочувствованные ситуации. «Чаще всего она [бабушка] вспоминается мне большой неопределённостью, в которую, густым облаком любви, сомкнувшимся надо мной, но не стесняющим моей свободы». Не имеющая физических параметров «неопределённость» приобретает размер «большая» (в детстве всё и все кажутся большими) и тактильно воспринимаемую плотность — «мягко уходят голова и руки». Плотностью обладает и «густое облако любви», своеобразным колпаком защищающее рассказчика-девочку от пугающей окружающей действительности. При этом отсутствует конкретное описание внешности бабушки (рост, фигура, цвет волос и глаз и т.п.), поскольку воспоминания рассказчика основаны на чувственном, интерсенсорном опыте.
Такому же архаически-пантеистическому мироощущению рассказчика подчинены перифразы, включённые в языковую структуру ключевого образа. Обратимся к тексту. 1) «Однажды, когда тиканье малых пульсов, населивших её комнату, грозило перерасти в сокрушительный гул, я купила и принесла домой только что вылупившегося инкубаторного цыплёнка» [4, с.383.]. Детям, не постигшим ещё понятия «жизнь» и «смерть» в силу и ментальных особенностей возраста, свойственно по-разному относиться к домашним животным и птицам – как к игрушкам, за которыми быстро надоедает ухаживать, или же как к друзьям/членам семьи, существующим априори. Однако ребёнок достаточно долго не идентифицирует питомца как живое, смертное существо, лишаемое жизни в мгновение. Для рассказчика-девочки многочисленные домашние животные и птицы, нашедшие приют в бабушкиной квартире, — прежде всего «малые» жизни. Тонкость восприятия усиливается гиперболизацией — «тиканье <…> грозило перерасти в сокрушительный гул".
В языковой структуре образа бабушки, создаваемого широким спектром тропов и композиционных приёмов, достаточно частотно окказиональное словоупотребление наречий (как разновидности композиционно-грамматического сдвига). Композиционно-грамматические окказионализмы, как и словообразовательные, обладают высокой семантической ёмкостью, а потому выполняют значительную художественно-эстетическую нагрузку, повышая плотность языкового пространства. Это позволяет говорить о наличии в исследуемом рассказе окказионального словесного ряда, являющегося не только элементом языковой структуры образа бабушки, но и текстообразующей категорией.