Артур Мейчен (правильно «Мэкен»; 1863–1947), англо-валлийский писатель и мистик, более всего известен как один из ярких представителей «жёлтых девяностых» и корифей ранней литературы ужасов, оказавший влияние на более поздних мастеров, в том числе Г.Ф. Лавкрафта. Тем не менее, в собственных глазах Мейчен был реалистом — любопытно разобраться в том, что он под этим понимал, если о произведениях, например, Мопассана писатель отзывался как о «действительно изящных» опытах «в области энтомологии, а не человековедения» [Сорочан, с. 292, 325].

Во-первых, внимательный глаз замечает в творчестве писателя отголоски того, что М.М. Бахтин позднее обозначит как «гротескный реализм». Большой ценитель Рабле, в произведениях своего «великого десятилетия» (90-е гг. XIX в., конец викторианской эпохи) Мейчен последовательно настаивает на реальности и важности плоти, том, что Бахтин именует «телесной драмой», и в таких произведениях, как «Великий бог Пан», «Повесть о чёрной печати» и «Повесть о белом порошке» она проявляется именно в образах гротескного тела, текучего, становящегося, размывающего родовидовые границы — между мужским и женским, человеческим и нечеловеческим, формой и первобытным хаосом. Тем не менее, несмотря на космический характер этих метаморфоз, в глазах Бахтина мейченовский гротеск в этих произведениях оказался бы ближе к романтическому и модернистскому, поскольку апеллирует к аффектам ужаса и отвращения, а не к всенародному смеху [Бахтин, с. 31, 38–39, 56–57, 67, 411]. Смех в произведениях Мейчена – это смех частного индивида над отдельными нелепицами социума вокруг, не универсалистский хохот карнавала.

Говорить о Мейчене как о «магическом реалисте» также было бы несколько анахронично, поскольку сам этот термин возник позже основного периода его творчества и в строгом смысле относится только к латиноамериканской литературе — но нельзя отрицать, что художественный мир Мейчена, где мистические экстазы, языческие обряды и «таинства зла» вплетаются в жизнь современных горожан, отчётливо резонирует с поэтикой магического реализма. Кроме того, нельзя не отметить, что творчеством Мейчена восторгался Х.Л. Борхес, один из крупнейших представителей движения.

Наконец, интересно взглянуть на творчество писателя в свете влиятельного течения философской мысли наших дней — спекулятивного реализма. Представители ряда движений, объединённых под данным названием, ищут выхода за пределы «корреляционизма», кантовских субъект-объектных отношений и «лингвистического поворота» в науке, рассчитывая обнаружить стратегии выхода на сам объект, «вещь в себе», внешний нечеловеческий мир. Поиск коммуникативных стратегий в этом нелёгком предприятии часто заставляет их апеллировать к художественной литературе о немыслимом, то есть к хоррору. Так, любопытно было бы взглянуть на ранние произведения писателя в свете концепций «тёмного витализма», изложенных в «Динамике слизи» Бена Вударда — тот, обращаясь к широкому материалу от У.Х. Ходжсона до настольной игры Warhammer 40 000, поразительным образом обходит Мейчена стороной, невзирая на столь резонирующие со своими построениями художественные образы. Но куда продуктивнее, на наш взгляд, обращение к некоторым инструментам, выработанным в рамках объектно-ориентированной онтологии Грэма Хармана. Харман постулирует существование weird-реализма, который, в противовес «репрезентативистскому» реализму, не пытается «отразить» реальность, а выявляет «зазоры» между человеческим познанием и объектом, фиксирует неспособность языка справиться с реальностью как таковой. В качестве классического писателя зазоров и weird-реалиста Харман рассматривает Лавкрафта, певца неописуемых ужасов, и анализирует его стилистические приёмы. Но он же отмечает, что эти фигуры не обязаны совпадать: точно так же может существовать писатель зазоров, описывающий экстазы и наслаждения по ту сторону слов [Харман, 14–15, 25].

Именно таким писателем был Артур Мейчен. Экстаз — ключевое понятие его поэтики, которому уделено немало место в трактате «Иероглифика»: там оно трактуется очень широко как отступление от повседневного и обыденного, проблеск той более подлинной реальности, что обычно остаётся скрытой от глаз. В знаменитом прологе к повести «Белых людей» писатель разграничивает два типа экстаза – святость и колдовство, или «истинный грех», и в его произведениях мы отыщем и то, и другое. Наиболее известны именно ужасные и отвратительные экстазы «истинного греха», тесно связанные с гротескным телом и первичной слизью, но в таких произведениях, как «Фрагмент жизни», «Великое возвращение», «Тайная слава», «Зелёный круг», «N» писатель обращается к другому полюсу экстатического — к религиозному опыту. В попытках описать явленное откровение, проблеск райского блаженства, нарратор сталкивается с неспособностью языка адекватно отразить трансцендентное и вынужден прибегать к стратегии, которую Харман называет аллюзией — косвенному описанию и намёку. Обыденные и общераспространённые предметы превращаются у Мейчена в символы, которыми он стремится очертить контуры иного, более реального мира, и всё же в пределе язык отказывает, здравый смысл капитулирует ещё раньше, и во многих произведениях писатель отказывается подводить черту, оставляя читателя самому складывать итоговую картину из фрагментов. Произведения Мейчена размыкают однородные структуры повседневности, с помощью экстаза, символа и умолчания стремясь высветлить видение Святого Грааля — или «великого внешнего» (Great Outdoors) спекулятивных реалистов.

Литература

Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. — М.: Эксмо, 2015. — 640 с.

Вудард Б. Динамика слизи. Зарождение, мутация и ползучесть жизни. — Пермь: Гиле-Пресс, 2016. — 124 с.

Сорочан А. Ю. Странная классика: weird fiction и проблемы исторической поэтики. – Тверь: Тверской государственный университет, 2020. — 384 с.

Харман Г. Weird-реализм: Лавкрафт и философия. — Пермь: Гиле-пресс, 2020. — 258 с.