Древнеанглийский поэт Кюневульф – Cyn(e)wulf (кон. VIII – нач. IX вв.) «вписал» свое имя рунами в концовки четырех аллитерационных поэм («Елена», «Судьбы апостолов», «Юлиана», «Христос-II»), сохранившихся в рукописях конца X в. Рунические знаки заменяют здесь отдельные, требуемые по смыслу древнеанглийские слова, то есть выступают в идеографической функции, сохраняя, вместе с тем, и функцию фонематическую, поскольку в итоге каждый раз складываются в одно и то же имя собственное. Включение в латинскую (по происхождению) и христианскую (по содержанию) письменность инородных знаков, которые прежде ассоциировались с языческой магией, само по себе достойно удивления. Еще большим парадоксом может показаться то, что указанные функции могут вступать в противоречие друг с другом: так, в поэме «Юлиана» прочтение трех составляющих краткую поэтическую строку знаков (ᚳ ᚣ ond ᚾ) как целого слова (cyn «род») нарушает ритм аллитерационного стиха, а «пословное» их прочтение (cen «факел», yr «лук (оружие)» и nyd «нужда») как будто бы дает бессмыслицу [Волконская 2021: 311]. Однако противоречие снимается, если учесть, что «разгадывание» знаков предполагало три разных уровня осмысления текста, отвечавших его комплексной направленности — нарисовать картину мира, раскрыть переживания поэта и оказать воздействие на аудиторию.На первом уровне, который обнаруживается в тематической и синтаксической организации нарратива, анализируемые фрагменты поэм максимально приближены к жанру «гномических стихов»: их формульная фразеология направлена на передачу мотива ubi sunt (бренности земного бытия) и темы Страшного Суда. Здесь каждый знак требует отвечающей контексту семантики. Более чем в половине случаев «значения» рун легко вывести из их интерпретаций в англосаксонской «Рунической поэме» (“Runic poem”), причем некоторые имеют германские параллели (ср. feoh «богатство»). Однако возможны и расхождения: так, комментаторы «Елены» допускают три толкования для руны ᚳ — не только cen «факел», но и cene «отважный», cyn «род» (человеческий) [Elene 1996: 72], что говорит о расшатывании отношений между означаемым и означающим в эпоху, когда знак теряет связь с ритуалом. Становится возможным и смысловое варьирование одного концепта в разных контекстах, что отражается в переводах соответствующих мест памятников на современный английский язык [Anglo-Saxon Poetry 1957: 147, 177, 179–180, 233]. Если расположить руны в последовательности, соответствующей порядку букв в имени, то складывается общая картина непрочности земной жизни. Ее смысл можно выразить так (каждое понятие, обозначенное русскими заглавными буквами, является обобщением ряда английских переводных эквивалентов.: ЧЕЛОВЕК (Bold Warrior, Torch — C) претерпевает разного рода БЕДЫ (Evil, Misery — Y) и СКОРБИ (Sorrow, Distress, Constraint — N); РАДОСТИ (Joy, Gladness, Pleasure — W) лишь временно ПРИНАДЛЕЖАТ НАМ (Ours, Possession — U) и утекают, словно ВОДА (Water, Waterfloods — L), как и БОГАТСТВО (Wealth, Fortune — F).Однако на втором, более «глубинном» уровне, в контексте целостной композиции фрагментов, где за переживающим свои несчастья «несчастливцем» вырисовывается фигура самого поэта (аналог можно найти в англосаксонской поэме «Деор»), точная реконструкция значений не столь важна, поскольку руны воспринимаются как метонимическая замена целого (имени) его частью (буквами), а обозначаемые ими концепты всего лишь формируют ассоциативное поле разгадываемого имени (поэтому становится возможной перестановка знаков в тексте). Отсюда ᚾ (‘nyd’) может стать наименованием человека, если в похожем контексте тот был обозначен как ‘ᚾ gefera’ «спутник нужды (печали)». И ‘ᚳ drusende’ (будь то «факел тлеющий», или «гибнущее человечество», или «поникший герой») остается на этом уровне лишь символом того лирического «я», которое в форме местоимения появляется во всех фрагментах. А в конце поэмы «Судьбы апостолов» поэт прямо говорит читателю, что собирается ввести имя того, кто «сработал эту меру [стихи]» (hwa þas fitte fegde).  Неоднократно прослеживается обращение поэта не только к самому себе, но и к читателю, с просьбой молиться о спасении души. И здесь открывается третий уровень осмысления данных текстов, сближающий его с «актуальной» поэзией заклинаний. Весьма значимо стремление монастырского поэта силой своего имени и силой своего словесного искусства запечатлеть в сознании читателей истины веры. Ведь рунические знаки, будучи изначально связываемыми со сверхъестественной силой, как бы постоянно скрывали в себе силу слова [Смирницкий 2001: 239]. Восприятие рун как «сакрального» средства, обладающего способностью воздействовать на читателя, сохранялось и в монастырской книжности.

Литература:

3. Anglo-Saxon Poetry / Selected and translated by R.K. Gordon. London, 1957.Elene / Ed. by P.O.E. Gradon. Revised edition. Exeter, 1996.