Языковая полемика российских стихотворцев-реформаторов XVIII столетия (А. Д. Кантемира, В. К. Тредиаковского, М. В. Ломоносова, А. П. Сумарокова и др.) наметила пути дальнейшей эволюции не только поэтической речи постпетровской эпохи, но и общелитературного русского языка в целом. «Синтаксические портреты» русских поэтов в этом смысле оказываются гораздо важнее «лексических», поскольку традиционно-поэтическая лексика не исчезает с победой «нового» слога над «старым» даже еще и полвека спустя — во времена Н. М. Карамзина, В. А. Жуковского, А. С. Пушкина.

Желание молодого Тредиаковского обустроить новый русский литературный язык на западноевропейских основаниях, секуляризировать и демократизировать его, сблизив с разговорной речью и отдалив от «обветшалого» языка церковных книг, ни теоретически (в виде грамматики, словаря, риторики, а не отдельных кратких трактатов, статей, как, например, «Разговор об ортографии» и т.п.), ни практически поэтом не было реализовано до конца и последовательно. Это в особенности касалось лексической и синтаксической подсистем, так как морфология уже к 1740-м годам подверглась значительной регламентации.

Анализ стихотворных опытов В. К. Тредиаковского свидетельствует об объединении старославянского и русского языков в некий «славенорусский» конгломерат как, с одной стороны, результат многовековой истории развития русского литературного языка в целом, с другой — продукт далеко не всегда эстетически удачной индивидуально-авторской попытки реформирования. При этом тесное взаимодействие двух речевых стихий характеризует и словарный состав, и грамматическую систему поэтического дискурса (примером реализации подобного синтеза может служить, например, «Тилемахида» В. К. Тредиаковского).

Как показывают наблюдения над обеими редакциями оды о взятии города Гданска, оба текста лишены резких различий, связанных с отбором и организацией книжно-славянских элементов, стабильное употребление которых прежде всего подчинено теме произведения и согласуется с его жанром, однако опыт 1752 г. все же несколько более насыщен церковнославянскими элементами – прежде всего, лексическими и морфологическими. Это подтверждает тенденцию к архаизации слога зрелого Тредиаковского, не только провозглашенную в теоретических, литературно-критических статьях (например, в «Письме от приятеля к приятелю» 1750 г., в котором Тредиаковский говорит о пользе церковной литературы для лучшего овладения русским языком), но и воплощенную в оригинальном литературном творчестве под влиянием пересмотра поэтом своих первоначальных лингвистических взглядов.

Наблюдения за типологией и структурой предложений позволяют говорить о вызванной новыми стиховыми требованиями трансформации синтаксиса в варианте 1752 г., что выразилось в более редком использовании односоставных конструкций, увеличении числа двусоставных и бессоюзных сложных предложений, несущественном уменьшении доли распространителей и союзно оформленных многокомпонентных сложных конструкций. В то же время синтаксический рисунок текста не предстает до конца обновленным и новаторским в силу таких сдерживающих факторов, как инверсированный порядок членов предложения и их намеренное значительное дистанцирование.

Синтаксис Тредиаковского спустя два десятилетия после создания первой оды «о сдаче города Гданска» не столько упрощается, сколько именно трансформируется, подстраиваясь под новые стиховые требования. Бросаются в глаза, наряду с обилием вопросительных и восклицательных фраз, постоянные сильные инверсии компонентов предложения, очень резкие их перестановки и дистанцирования, которые оценивались Тредиаковским и другими поэтами (например, А. Кантемиром в его «Письме Харитона Макентина» 1742 г.) как допускаемые намеренно в стихах «поэтические вольности» и — одновременно — приметы высокого слога, «поскольку инверсия такого рода была возможна в церковнославянских текстах (где строение фразы нередко калькирует греческое словорасположение)» [Успенский 1985: 91].

Синтаксис Тредиаковского — результат борьбы поддерживаемой и культивируемой им новой системы стихосложения, и издержки этого стремления можно объяснить, согласно Л. И. Тимофееву, тем, что «Тредиаковский, уловив эту новую систему ритмики, более четкую и организованную, не сумел отойти от старой синтаксической системы. Сложную, запутанную, книжную интонацию, громоздкий синтаксис, который характерен для силлабистов, он оставил без изменения» [Тимофеев 1958: 333].

Поэтический словарь и грамматика В. К. Тредиаковского — красноречивое свидетельство не утихавших на протяжении века споров о языке и стиле русской литературы. Василий Тредиаковский 1730-50-х гг. — противоречивая фигура российской словесности, одновременно и опередившая свое время и отставшая от некоторых магистральных тенденций литературного развития, а потому недопонятая и даже осмеянная и несправедливо раскритикованная. Индивидуально-авторский слог В. К. Тредиаковского, в той мере, в какой он отличается от общеязыковых, общелитературных и жанровых нормативных устремлений, еще ждет своих исследователей, но уже сейчас понятна масштабность роли в становлении российской словесности и творческой личности автора «Оды торжественной о сдаче города Гданска».

Сопоставительные наблюдения демонстрируют обусловленное жанром стабильное использование книжно-славянских элементов, значительная доля которых, прежде всего, лексических и морфологических, приходится на вариант 1752 г., что подтверждает тенденцию к архаизации слога зрелого Тредиаковского. Проведенный анализ доказывает противоречивость идиостилевых и лингвистических устремлений В. К. Тредиаковского, индивидуально-авторский слог которого еще ждет своего комплексного изучения.

Литература:

1. Тимофеев Л. И. Очерки теории и истории русского стиха. М.: Гослитиздат, 1958. 416 с.

2. Успенский Б. А. Из истории русского литературного языка XVIII – начала XIX века. Языковая программа Карамзина и ее исторические корни. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1985. 215 с.