С момента выхода первого перевода пьесы А. Н. Островского на словацкий язык («На каждого мудреца довольно простоты» — Palicou lásky nevynútiš, пер. М. Придавка, 1925) прошло уже почти столетие. За это время в Словакии были опубликованы переводы всех самых известных его произведений, причем некоторые переводились неоднократно, а в словацких театрах Островский стал одним из самых инсценируемых русских драматургов. Помимо идейно-смысловой основы его драм и комедий, острых сюжетных поворотов, ярких образов персонажей, на популярность Островского в немалой степени повлияла и языковая выразительность его текстов, максимально насыщенных пословицами, поговорками, прибаутками, прочими фразеологическими единицами. Они придают языку его произведений особую экспрессивную образность, смысловую емкость, точность и эмоциональную выразительность. С их помощью драматург демонстрирует богатство и мощь не только литературного языка, но и разговорной речи русского народа.
Можно вспомнить, что Островский являлся ярким представителем целого направления русских писателей 1840–70-х гг., которых часто определяют как «фольклористы-этнографы». В 1856–57 гг. он, наряду с другими литераторами А. А. Потехиным, А. Ф. Писемским, Г. П. Данилевским, С. В. Максимовым и пр., принял участие в «литературной» экспедиции Морского министерства в верховья Волги с целью сбора обширного материала о жизни, занятиях, экономическом положении, промысловой деятельности населения. В ходе экспедиции им были собраны значительные материалы, частично опубликованные в очерке «Путешествие по Волге от истоков до Нижнего Новгорода», а также послужившие основой для его словаря русского народного языка, начатого под влиянием словаря В. И. Даля. Множество записанных им паремиологических и фразеологических единиц он в дальнейшем активно и сознательно использовал и в драматургическом творчестве для наиболее правдивой и адекватной передачи народного языка, о чем сам в 1885 г. говорил в известном письме А. Д. Мысовской: «Мы теперь стараемся все наши идеалы и типы, взятые из жизни, как можно реальнее и правдивее изобразить до самых мельчайших бытовых подробностей, а главное, мы считаем первым условием художественности в изображении данного типа верную передачу его образа выражения, т. е. языка и даже склада речи, которым определяется самый тон роли» [Островский 1951: 179].
Перевод этих языковых элементов на иностранный язык, безусловно, представляет определенную трудность. Мы остановили свое внимание на различии переводческих стратегий нескольких словацких переводчиков в отношении пословиц в пьесах Островского. Нам удалось рассмотреть переводы следующих его драм на словацкий язык: «На всякого мудреца довольно простоты» — Kade horí — tade hasne (пер. М. Гацека 1940), «Волки и овцы» — Vlci a ovce (пер. М. Гацека 1943), «На бойком месте» — Na rušnom mieste (пер. К. Подолинского 1948), «Гроза» — Búrka (пер. Ф. Есенского 1951, пер. Я. Ференчика 1974), «Свои люди — сочтемся!» — Bankrót (Veď sme svoji, veď sa porátame) (пер. Я. Ференчика 1953, пер. Я. Ференчика 1974), «Бедность не порок» — Chudoba cti netratí (пер. О. Гайдошовой 1957), «Не в свои сани не садись» — Do cudzích saní nesadaj (пер. Я. Ференчика 1959), «Доходное место» — Výnosné miesto (пер. Я. Ференчика 1974).
В ходе анализа нами обнаружено несколько подходов к переводу русских пословиц на словацкий язык:
1. полное соответствие: Бедность не порок — Chudoba cti netratí («Бедность не порок», 1957), И волки сыты, и овцы целы — Vlk sýty, i baran celý (Гацек 1940; Ференчик 1974);
2. частичное соответствие:  Давши слово, держись, а не давши, крепись! — Človeka chytaj za slovo, zajaca za uši! (Гацек 1943), Не трись подле сажи, сам замараешься — Kto chodí do mlyna, zamúči sa (Гайдошова 1957),  Гром-то гремит не из тучи, а из навозной кучи! — Voš kašle, a nemá pľúc. (Ференчик 1953, 1974);
3. «псевдопословичное» соответствие: Гусь свинье не товарищ — Hus prasaťu neporadí (Ференчик 1974), Не пойман — не вор — Nie je zlodej, kto kradne, ale kto sa dá prichytiť (Ференчик 1974), Добрая слава лежит, а худая бежит — Zlý chýr rastie ako huby po daždi (Ференчик 1959);
4. дословный перевод, калькирование:  Гусь свинье не товарищ — Hus a sviňa nie sú kamaráti (Ференчик 1953), Кто старое помянет, тому глаз вон — Kto spomenie staré hriechy, tomu dáme oko vyklať (Гацек 1943), Дальние проводы — лишние слезы — Dlhé lúčenie — zbytočné slzy (Есенский 1951), Dlhé lúčenie — zbytočné mučenie (Ференчик 1974);
5. описательный перевод, т.е. фактически толкование, объяснение пословицы:  Укатали сивку крутые горки — Priveľa si si naložil na chrbát (Ференчик 1974),  Рыба ищет где глубже, а человек где лучше — Každý sa ťahá ta, kde mu je lepšie (Ференчик 1974), Знай сверчок свой шесток! — Do svojich vecí si nos pchaj! (Ференчик 1953), Nepchaj nos, do čoho ťa nič! (Ференчик 1974).   
В ряде случаев переводчики, не найдя подходящего соответствия в словацком языке, просто опускают пословицу: Ты зачем? Разве здесь твое место? Залетела ворона в высокие хоромы! — A ty čo tu chceš? Už len ty si tu chýbal! Aj ti to tu svedčí! (Гайдошова 1957).
Можно также привести и ряд примеров не совсем правильной передачи смысла русских пословиц в переводе: Нет, матушка, чужая душа потемки. — Nie, duša moja. Čo oči vidia, srdce uverí (Гацек 1943). Хотя в дальнейшем эта же пословица уже переводилась другими переводчиками описательно: V cudzej duši vždy je tma (Есенский 1951) и Do cudzej duše nevidíš (Ференчик 1974).
Однако, несмотря на такую вариативность в переводе паремиологических единиц, в целом следует признать, что словацким переводчикам во всех случаях удавалось передать то богатство и мощь разговорного языка, которые составляют речевую характеристику героев Островского, такую важную для понимания духа его пьес.  
Литература:
1. Островский А.Н. Полное собрание сочинений в 16 тт. Т. 16. М.: ГИХЛ, 1951.