1. В знаменитом «Слове на погребение Петра Великого», произнесенном в день похорон Петра I 8 марта 1725 г. в Петропавловском соборе Санкт-Петербурга, Феофан Прокопович, с соответствии с длительной традицией использования имен собственных в риторических целях, сопоставляет Петра с такими библейскими персонажами, как Сампсон, Иафет, Моисей, Соломон и Давид. К этому ряду примыкает и одно сопоставление с небиблейским героем – императором Византийской империи Константином Великим. Обратим внимание на второе уподобление ряда: «Се твой первый, о Россие, Иафет, неслыханное в тебе от века дело совершивший, строение и плавание карабельное, новый в свете флот, но и старым не уступающий, как над чаяние, так вышше удивления всея селенныя, и отверзе тебе путь во вся концы земли и простре силу и славу твою до последних окиана, до предел пользы твоея, до предел, правдою полагаемых, власть же твоея державы, прежде и на земли зыблющуюся, ныне и на мори крепкую и постоянную сотворил». Иафет, согласно Библии, — младший сын Ноя, праведного патриарха, построившего ковчег перед Всемирным потопом. Возникает закономерный вопрос: почему Феофан, говоря о Петре как о строителе российского флота, уподобляет его не Ною, а его сыну — Иафету? Для того, чтобы прояснить, какие смыслы мог вкладывать оратор в это сопоставление, проследим за употреблением имен Ной и Иафет в ораторской прозе Феофана Прокоповича и его современника Стефана Яворского.
2. Насколько можно судить, в других проповедях самого Феофана имя Иафет больше не используется. Однако оно часто встречается в проповеди Стефана Яворского «Торжественная колесница путь сугубый» (1706). В ней Стефан задается вопросом о том, «откуду Московская страна нарицается Москвою». В соответствии с библейской картиной мира, автор проповеди обращается к трем библейским братьям (сыновьям Ноя) и акцентирует произошедшее после потопа «разделение обязанностей» между ними: «Преславный он первый по всемирном потопе патриарх Ное имеяше три сыны, — Сима, Афета и Хама; Сима убо благослови Ное и постави его быти молитвенника и жерца , Афета благослови и постави его быти властелина, Хама же прокляв, предаде его Симу и Афету в вечную работу и подданство». Далее автор утверждает, что один из сыновей Иафета, Мосох, стал прародителем московитов: «Москва убо от Мосоха, а Мосох откуду? Не от Хама, от негоже рабское племя прозябе, но от Афета, от него же чин владычествующих, аки благая отрасль от благаго корене произыде». Иафет воспринимается, с одной стороны, как властитель, властелин, с другой — как «отец россиян», наряду с киевским князем Владимиром. Однако далее в тексте проповеди Иафет описывается Стефаном не только как прародитель россиян (через сына Мосоха), но и как прародитель всех европейцев: «Афет бо благословением отца своего Ноя и жребием восприем Европу».
3. Имя Ной, разумеется, встречается у Стефана и Феофана в пересказах и интерпретациях библейского сюжета о Всемирном потопе. Но для нас особый интерес представляют случаи, когда имя Ной используется в проповедях в связи с образом Петра I. Эксплицитное уподобление Петра Ною при помощи перифразы Ной Российский встретилось у Стефана Яворского в «Слове в неделю пятьдесятницы». Имплицитное (скрытое) уподобление имеет место в том же слове, когда автор обращается к Святому Духу, сравнивая его с голубицей Ноевой: «Наипаче молим тя, параклите, Душе святый, буди ему <Петру I> и нам голубицею Ноевою». Выражение ‘Голубица Ноева’ означает здесь ‘вестник, приносящий хорошую весть’. Еще раз в таком же значении используется выражение в проповеди «Моисей Российский»: «Во время оной преславной виктории Полтавской был ту у нас ход и особливое набоженство в день Сретенской Богородицы, 23 дня июня; тогда на казании гласил яко грядущая к нам из Владимира Богородица, яко голубица Ноева, несет к нам ветвь масличную победоносную». Петр, таким образом, подспудно сопоставляется с Ноем, хотя основание этого сопоставления в тексте не выражено. Более явное уподобление Петра Ною встречается в «Слове похвальном о флоте российском» Феофана, где знаменитый ботик Петра («дедушка русского флота») соотнесен с Ноевым ковчегом: «Кто же не скажет, что малый ботик против флота есть, аки зерно против древа? А от того зерна возрасли сия великая, дивная, крылатая, оруженосная древеса. О ботик, позлащения достойный! Тщалися нецыи искать на горах Араратских доски ковчега Ноева; мой бы совет был ботик сей блюсти и хранити в сокровищах на незабвенную память последнему роду».            
4. Итак, анализ контекстов употребления библейских имен Ной и Иафет в ораторской прозе Стефана Яворского и Феофана Прокоповича показал, что имплицитное или эксплицитное уподобление Петра I Ною встречается у обоих авторов. Уподобление Петра Иафету в проповедях Стефана отсутствует, однако последний описывается Стефаном как властитель, прародитель московитов и прародитель всех европейцев. Представляется, что Феофан, сопоставляя с Иафетом в «Слове на погребение…» российского императора и европеизатора Петра I, учитывал смысловые обертоны, выраженные в проповеди своего предшественника. Сравнивая основателя российского флота с Иафетом, Феофан, в традициях барочной культуры, к которой он принадлежал, мог соединить два семантических пласта — простейший (Иафет — сын строителя ковчега, сам, вероятно, причастный к его созданию) и ассоциативный (российский император, который «прорубил окно в Европу», уподоблялся властителю и «первому европейцу» Иафету).
5. Интересно, что именно последняя коннотация имени Иафет возникает в поэзии конца XVIII века — в оде «На взятие Измаила» (1790) Г. Р. Державина: «… Росс рожден судьбою <…> Афинам возвратить Афину, / Град Константинов Константину / И мир Афету водворить». В поэтическом мире Державина предлагается возвратить град Константина Великого тому, кто им никогда не обладал — Константину Павловичу, «новому Константину». Антропоним Афет здесь используется в качестве антономазии и означает ‘Европа, европейские народы’.