Повесть «Бедная Маша» (1801), равно как и имя её автора – Александра Ефимовича Измайлова – занимают в истории русского сентиментализма отчасти изолированную позицию. Причиной тому служит «пограничное» положение творчества писателя в системе русской литературы рубежа XVIII – XIX вв., обусловленное тем, что в его произведениях наряду с излишней мелодраматизацией сюжета присутствует немало черт сатирико-бытового плана (ср. также комментарий: «А. Измайлов известен как нравоучительный писатель, испытавший воздействие сентиментализма»[1; с. 590]). Текст «Бедной Маши» в полной мере демонстрирует названные особенности манеры повествования автора. При отсутствии в произведении темы социального неравенства главных героев конфликт полностью переносится в морально-нравственную сферу и редуцируется до семейно-бытовой драмы. Рассказ о роковом браке главной героини с двоеженцем ведётся повествователем от 3-его лица, события излагаются строго в хронологическом порядке. Помимо чёткого соблюдения хронологии, стиль нарратора отличает неторопливость рассказа, описания и суждения пронизаны особой рассудительностью, что позволяет назвать манеру повествования «степенной». Другая отличительная черта произведения – пристальное внимание к бытовой стороне жизни персонажей: в повести подробно описывается уклад жизни героев – чинно-стабильный, традиционный до старомодности и в чём-то наивный. Тем ярче в этом незыблемом в своих стабильности и размеренности мире вспыхивает из ряда вон выходящее трагическое событие – двоежёнство Машиного мужа. Показательно, что в рамках повествуемого мира, накрепко привязанного к быту (который, как представляется, служит героям своеобразным «якорем» в любых жизненных ситуациях), даже о вопиющем поступке Милова семейству Маши сообщают именно «в ряду» календарных, бытовых событий и фактов как то: поздравления с началом поста, поездки в другой город и напоследок – анализа качества местных алкогольных напитков. Более того, «простые» герои (недаром повесть начинается с указания фамилии Машиных дяди и тёти – Простаковы!), без остатка погруженные в мир быта, и характеристики людям дают в соответствии с их «гастрономическими» привычками. Так, например, узнав о двоежёнстве своего зятя, дядя Простаков, желая указать на его двуличие, восклицает: «Проклятый! У нас он не всякий день пил и наливки, а теперь со своей женою изволит, чай, кушать по постам кофе со сливками» [1; с. 106]. Местами в «степенный» тон повествования неожиданно врывается ирония, очевидно, присущая нарратору. Ярким примером этому служит рассказ о первой попытке самоубийства Милова, в котором пускающий кровь лекарь именуется «привилегированным губителем человеческого рода» [1; с. 108]. Литература 1. Ландшафт моих воображений: Страницы прозы русского сентиментализма. М., 1990.