Понятия «гения» и «вдохновения» появляются именно в концептосфере романтизма и коррелируют с понятием «героя», выдающейся личности, которая противопоставляет себя среде. Как «герой» немыслим без борьбы, так и «гению» противостоит «злодейство»: завистники, косные умы, обыватели. «Гений» не только становится «героем» романтической литературы: резко меняется рецепция жизни и творчества писателей прошлых эпох.

Поэма Т. Тассо «Освобожденный Иерусалим» всегда входила в классицистический канон и была ассимилирована на русской почве как образец эпической поэмы, оказав немалое влияние на «Россиаду» М. Хераскова, соответственно, стихотворные переводы из Тассо выполнялись александрийским стихом (Я. А. Галинковский, А. Ф. Мерзляков), согласно традиции, заданной французским классицизмом. Но после публикации в 1800 г. литературной мистификации Дж. Компаньони «Бдения Тассо», где поэт изображен охваченным титанической любовью к сестре герцога и за это заточенным в больницу для умалишенных, происходит его подспудная «романтизация. В перевод К. Батюшкова, хоть и выполненный александринами, проникает красочность, вариативность оригинала, Н. И. Бутырский воспринимал «Освобожденный Иерусалим» как «романическую Илиаду», а после полемики в российских журналах по поводу русской эпической поэмы, разгоревшейся в 1820–1830-е гг. и закончившейся безоговорочным признанием ранних поэм А. С. Пушкина, поэма Тассо стала окончательно восприниматься как «романтическая» и переводиться балладным стихом (С. Е. Раич, А. С. Норов).

Таким образом, рецепция Тассо в России в первые десятилетия XIX в. была обусловлена не борением классики с новизной, «Расина с Шекспиром», а некоей сменой знака с Тассо-«классика» на Тассо-«романтика»: «гения» и «героя» в одном лице.