Античная идея тотальных взаимопревращений (метаморфоз) оказалась для образной системы Бродского исключительно конгруэнтной. Всевозможные образы-кентавры были ему особенно близки как самый эффективный вид сокращенного сравнения — метафоры. Не в последнюю очередь он и себя мог ощущать Кентавром, как в бытность свою в искаженном мире советского тоталитаризма, так и оказавшись за рубежом, где поэт остро чувствовал драматическое раздвоение между своим прошлым и настоящим. Как проницательно отмечает в своих комментариях Л. Лосев, переводя «Кентавров» на английский язык, «Бродский написал по-английски своего рода мифологизированный автопортрет». Антивоенный памфлет Бродского «Кентавры IV» органически взаимодействует с тремя предыдущими «Кентаврами» цикла, а также с генетически и ассоциативно связанными с ними стихотворениями: «Из Парменида», <1987>, «Открытка из Лиссабона», Весна 1988, и продолжением (если не завершением) на английском языке «Epitaph for Centaur», 1988. Предварительно рассмотрев все упомянутые циклизующиеся с «Кентаврами IV» произведения, автор сообщения (статьи) детально анализирует ритмическую композицию последнего: 16 стихов вольного дольника  группируются в четыре катрена перекрестной рифмовки, где роль графической сегментации исполняют заключительные укороченные 3-ударные строки, фиксирующие сверх того точками равновеликие по числу строк порции высказывания. Все остальные стихи, отменно длинные и разнокалиберные, насчитывают от 4-х до 6-ти и даже 8-ми иктов. Их вариативная конфигурация соответствует образно-смысловой конкретике каждого четверостишия и стихотворения в целом. Звезда в ржавой воде,  заполнившей «черный квадрат окопа», мыслится Бродским, в отличие от Рождественской звезды Мандельштама, которой надлежит отражаться «семью плавниками» в «черной и сладимой воде новгородских колодцев», в ряду всех остальных противоестественных слияний неслиянных явлений, которые-таки случаются «с помощью слова „вдруг“ / реже во время войны, чем во время мира».