Как уже отмечалось исследователями, основную роль в поэтике раннего Н. М.  Карамзина играют не герои, события и пейзажи, а сам рассказчик.  В «Острове Борнгольм» мы сталкиваемся с «ненадежным рассказчиком», постоянно играющим разными дискурсами.
Все происходящее не существует само по себе, оно внезапно появляется в поле зрения повествователя, только когда становится необходимым, и так же внезапно исчезает, как только внимание переключается на другое. Нет самого по себе чужого и своего пространства, оно создается актом описывания. Как только повествователь достигает какого-то пространства, оно перестает быть загадочным и жутким, но сразу же появляется следующая загадка, следующая цель, во многом поэтому мы так и не узнаем тайну, которую узнал рассказчик: все напряжение было бы снято, если бы мы узнали разгадку, но напряжение должно остаться, в этом задача готического повествования.
Показательным в этом отношении является описание острова Борнгольм. С корабля он предстает таким: Он казался со всех сторон неприступным, со всех сторон огражденным рукою величественной натуры; ничего, кроме страшного, не представлялось на седых утесах. Приставшему путешественнику открывается совсем иная картина: через полчаса вышли мы на пространную зеленую равнину, где, подобно как на долинах альпийских, рассеяны были низенькие деревянные домики, от страха нет и следа, он хочет наслаждаться еще несколько времени приятностями вечера.
В повести «Остров Борнгольм» Карамзин отступает от традиционного готического нарратива, отказываясь от некоторых черт, в основном сюжетных: мы не видим ничего аморального, если оно и подразумевается, то не артикулируется и остается на совести и воображении читателя, нарратор не раскрывает всех тайн и смотрит на происходящее с точки зрения гуманистической и просветительской морали. Как бы отказываясь от готического типа повествования, автор в то же время использует другой способ создание ощущения жуткого, а именно игру с хронотопом.