Сервантес (M. de Cervantes, 1547–1616) в «Дон Кихоте» («El ingenioso hidalgo Don Quijote de la Mancha») особым образом оформил нарратив, включив в роман три инстанции, стоящие вне основного повествования. Это — подложный автор (арабский историк Сид Амет), переводчик его писаний и издатель. Эту систему повествовательных инстанций в романе Сервантеса пытались интерпретировать уже ранние немецкие романтики. Однако в отечественном литературоведении, на наш взгляд, устройство этой системы до сих пор не осмыслено во всей его полноте, хотя работы таких современных ученых, как С. И. Пискунова и О. А. Светлакова, задают методологию соответствующих исследований.
Представляется, что «Дон Кихот» в жанрово-исторической перспективе уточняет, очеловечивает образ повествователя и модель самого акта повествования. В романе можно наблюдать динамику образов нарративных инстанций. Развивается как их отношение к герою, так и отношение более позднего в цепи повествователей (издателя) к более раннему (арабу-историку). При этом в голосе итоговой инстанции повествования (издателя) обнаруживается полилог с участием предыдущих инстанций (историка и переводчика, чьи реплики передаёт издатель). А из отдельных высказываний нарративных инстанций мы узнаём, что число участников повествования о похождениях Дон Кихота в полной перспективе посвящённого герою глобального повествовательного акта ограничено лишь неизвестностью.
На наш взгляд в романе Сервантеса организована двойная перспектива восприятия текста — как рассказа о вымышленных приключениях, который может быть представлен и в качестве «правдивой истории» о доподлинных событиях. Эта двойная перспектива поддерживается в том числе с помощью реплик повествовательных инстанций, в которых можно наблюдать игру с категориями «возможного» и «невероятного». Игра с традицией изображения в рыцарских романах автора-мудреца — очевидно подложного — содержится и в образе Сида Амета, но хотя араб-историк, поставленный Сервантесом на место волшебника из рыцарской литературы, и напоминает последнего, он целиком помещается при этом в термины повседневной действительности.
Следуя за мыслью Пискуновой, мы полагаем, что уточнение образа повествователя и самой природы повествования, как и указанная двойная перспектива, связано с тем, что конечная инстанция порождения текста, предполагаемая романом Сервантеса — это читатель.
В перспективе развития нашего исследования можно предположить обращение к анализу семантики чтения, объединяющей в «Дон Кихоте» план основного повествования, в котором действует герой, обретающий свою сущность в результате чтения, и план презентации этого повествования, в котором функционирует описанная система повествовательных инстанций.