Поэтическое эпигонство и политическая реакция в России 1830-х гг.: книга «Мечты и звуки» Н. А. Некрасова в общественном и литературном контексте
Михаил Сергеевич Макеев
Докладчик
доцент
Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова
Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова
171
2016-03-14
17:00 -
17:20
Ключевые слова, аннотация
В докладе будет сделана попытка продолжить поднимавшиеся прежде всего Л. Я.
Гинзбург («О лирике») вопросы о специфике эпигонской литературы и ее связи с
политическими и социальными процессами. В центре внимания будет находиться
книга Н. А. Некрасова «Мечты и звуки» (1840), представляющая собой образец
одновременно литературы эпигонской и политически «благонамеренной». В
докладе предпринимается попытка показать органическую связь между
двумя этими сторонами дебютной книги поэта.
Тезисы
Дебютный
сборник Н. А. Некрасова «Мечты и звуки» был составлен, по свидетельству самого поэта,
из стихотворений, по большей части написанных еще во время учебы в Ярославской
гимназии, то есть примерно в 1834–1837 гг. Эти стихи писались в подражание
всему, что начинающему поэту попадалось в литературных журналах, выписываемых в
гимназии, прежде всего в «Библиотеке для чтения». Соответственно, образцом
стало для Некрасова этого времени эпигонское вульгарно-романтическое творчество В. Г. Бенедиктова, Н. В. Кукольника, А. И. Подолинского и подобных им поэтов.
Мы предполагаем, что одной из причин, обусловивших увлеченность этой продукцией, было их вызывающее несходство с теми литературными образцами и теми принципами, на которые ориентировалось гимназическое преподавание «словесности». Риторика Н. Ф. Кошанского учила следовать разуму, принципам умеренности, сдержанности, простоты, ясности, избегать слишком неясных сравнений и тем самым ассоциировалась с гимназической рутиной, казалась руководством для составления верноподданнических речей для торжественных церемоний. Романтическая же поэзия изобиловала дерзкими образами, сопоставлениями, которые опровергали сложившиеся правила, которые показались бы «галиматьей» гимназическому учителю Некрасова П. П. Туношенскому, но для гимназиста выглядели как дерзкое нарушение набивших оскомину правил, как проявление свободы и независимости.
Провинциальному гимназисту было трудно различить скрывавшуюся за всеми «раздирающими страстями» Подолинского или Барнета «благонамеренную» направленность их поэзии, вполне буржуазную мораль, проповедь ложного христианского смирения и в конечном счете покорности существующему порядку вещей. Эти качества обусловили востребованность такой поэтической продукции, ее широкое распространение, в том числе в достаточно далекой от центров кульутрной жизни среде, и успешную конкуренцию во второй половине 1830-х гг. с «настоящей» литературой.
Случай Некрасова таким образом позволяет уточнить причины и механизм распространения эпигонства, его кумулятивного самовоспроизведения, а также поставить вопрос о фундаментальной связи между эпигонством и политической системой, настроенной на самосохранение и самовоспроизводство.
Мы предполагаем, что одной из причин, обусловивших увлеченность этой продукцией, было их вызывающее несходство с теми литературными образцами и теми принципами, на которые ориентировалось гимназическое преподавание «словесности». Риторика Н. Ф. Кошанского учила следовать разуму, принципам умеренности, сдержанности, простоты, ясности, избегать слишком неясных сравнений и тем самым ассоциировалась с гимназической рутиной, казалась руководством для составления верноподданнических речей для торжественных церемоний. Романтическая же поэзия изобиловала дерзкими образами, сопоставлениями, которые опровергали сложившиеся правила, которые показались бы «галиматьей» гимназическому учителю Некрасова П. П. Туношенскому, но для гимназиста выглядели как дерзкое нарушение набивших оскомину правил, как проявление свободы и независимости.
Провинциальному гимназисту было трудно различить скрывавшуюся за всеми «раздирающими страстями» Подолинского или Барнета «благонамеренную» направленность их поэзии, вполне буржуазную мораль, проповедь ложного христианского смирения и в конечном счете покорности существующему порядку вещей. Эти качества обусловили востребованность такой поэтической продукции, ее широкое распространение, в том числе в достаточно далекой от центров кульутрной жизни среде, и успешную конкуренцию во второй половине 1830-х гг. с «настоящей» литературой.
Случай Некрасова таким образом позволяет уточнить причины и механизм распространения эпигонства, его кумулятивного самовоспроизведения, а также поставить вопрос о фундаментальной связи между эпигонством и политической системой, настроенной на самосохранение и самовоспроизводство.