Призывы к взаимному обогащению социальных и гуманитарных исследовательских процедур необходимо радикализировать, поскольку, ратуя за прописывание прагматических контекстуальных связей между человеком и текстами, они по-прежнему исходят из представлений об их принципиальном различии. Противопоставление «живого опыта» и текста или представление о тексте как семиотическом медиаторе, опосредующем какую-то иную, социальную (органическую или онтологическую) природу человека, тому свидетельство. Представления о «живом человеческом опыте» автоматически отсылают нас к представлениям о «мертвом теле текста», вписанного в жесткую грамматику отчужденного от человека языка. Концептуализация текста как медиатора столь же автоматически отсылает нас к субстанциализации человеческой природы, которую текст призван опосредовать. Призывая к отказу от бинарных оппозиций, этот мыслительный ход латентно нам их возвращает, но уже не в виде изначальной теоретической аксиоматики как в классическом структурализме, а в виде теоретического ориентира, к которому необходимо двигаться.
Антропологический поворот можно вписать в иную траекторию, движение которой предполагает учреждение пространства, надстраивающегося над различиям между социальными и гуманитарными методами и предметами. Это пространство дискурса, в котором текст выступает не как медиатор социальной активности человека, а как его часть, то есть как непосредственная социальная активность, и в тоже время человеческая социальность прочитывается как текстуальность. Находясь в этой плоскости, мы могли бы избежать пространственно-метафорических ловушек, заводящих нас в лабиринт представлений о «внутри» и «вне» текста. Переключая внимание на человека, мы по-прежнему остаемся наедине с текстами.
Известный тезис нового историзма «история текстуальна — текст историчен» можно перефразировать, поставив человека на место истории (что представляется абсолютно корректной субституцией). Этот обновленный тезис: «человек текстуален — текст человечен» и мог бы стать формулой антропологического поворота. Обе составляющие этого тезиса: текстуальность человека и человечность текста, — мотивированы историчностью человека. Собственно, история (не как наука, а как область постоянного напряжения между сменой и удержанием идентичности) и есть то пространство, подключение к которому текстуализирует человеческие тела и социально контекстуализирует человеческие тексты.