«Гусарские послания» Дениса Давыдова и жанр дружеского послания 1810-х годов
Карим Ришатович Халиуллин
Докладчик
аспирант
Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН
Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН
188
2015-04-07
14:40 -
15:00
Ключевые слова, аннотация
В докладе ранние «гусарские послания» Д. В. Давыдова сравниваются с дружеским посланием 1810-х годов. Сходство конститутивных элементов давыдовских посланий и посланий поэтов «арзамасского братства» позволяет если не утверждать, что Денис Давыдов был предтечей традиции послания начала XIX века, то предположить, что поэт-гусар оказался одним из авторов, непосредственно подготовивших генезис данного жанра.
Тезисы
В 1804 году, за 8 лет до стихотворения
Батюшкова «Мои Пенаты», в котором выкристаллизовался жанр дружеского послания,
Давыдов пишет три «гусарских послания»: «Бурцову. Призывание на пунш»,
«Бурцову», «Гусарский пир». Уже в них Денис Давыдов использует большое
количество структурных элементов,
которые станут жанрообразующими для дружеского послания.
Время в «гусарском послании» циклично. Мотив анакреотического пира здесь побеждает смерть. Интересно и то, что сам бой в давыдовских посланиях уподобляется пиру: «Пир иной нам Бог дает, / Пир задорней, удалее, / И шумней, и веселее…» («Бурцову»). Получается, что смерть побеждена не только в момент вечернего отдохновения от ратных дел, но и на самом поле брани. Местом в раннем давыдовском послании является палатка, шалаш в военном лагере. Данный локус противопоставлен всякому другому пространству вовне. Он характеризуется особенным бытом: «Все диваны - куль овса», «Вместо зеркала сияет / Ясной сабли полоса», «ташка с царским вензелем» вместо картин. Кроме того, «собутыльником» и «угаром» может стать только тот, кто разделяет незыблемые ценности этого мира: сам бивуак, чувство гусарского братства и бесстрашие, причем как на поле брани, так и против «пяти стаканов пуншевых».
Малый мир «гусарского послания» противостоит как большому миру России («Бурцову»), так и большому миру императорской армии, с характерной для нее муштрой и ночным сном.
Поэтика посланий Давыдова строится на контрасте, столкновении разностильных элементов без дополнительных мотивировок: «Ради бога, трубку дай!» («Гусарский пир») и фамильярности в отношении к адресату: «Бурцов, ёра, забияка, / Собутыльник дорогой!» («Бурцову. Призывание на пунш).
Проза жизни здесь поэтизируется и идеализируется, действительность переживается эстетически. Как и в дружеском послании 1810-х годов, у Давыдова в центре послания – «человек, отпавший от своей официальной оболочки» (В. А. Грехнев), индивидуализированный типаж, а не социальная маска.
Наличие данных и иных элементов «гусарского послания» позволяет предположить, что этот жанр повлиял на генезис дружеского послания поэтов «арзамасского братства».
Время в «гусарском послании» циклично. Мотив анакреотического пира здесь побеждает смерть. Интересно и то, что сам бой в давыдовских посланиях уподобляется пиру: «Пир иной нам Бог дает, / Пир задорней, удалее, / И шумней, и веселее…» («Бурцову»). Получается, что смерть побеждена не только в момент вечернего отдохновения от ратных дел, но и на самом поле брани. Местом в раннем давыдовском послании является палатка, шалаш в военном лагере. Данный локус противопоставлен всякому другому пространству вовне. Он характеризуется особенным бытом: «Все диваны - куль овса», «Вместо зеркала сияет / Ясной сабли полоса», «ташка с царским вензелем» вместо картин. Кроме того, «собутыльником» и «угаром» может стать только тот, кто разделяет незыблемые ценности этого мира: сам бивуак, чувство гусарского братства и бесстрашие, причем как на поле брани, так и против «пяти стаканов пуншевых».
Малый мир «гусарского послания» противостоит как большому миру России («Бурцову»), так и большому миру императорской армии, с характерной для нее муштрой и ночным сном.
Поэтика посланий Давыдова строится на контрасте, столкновении разностильных элементов без дополнительных мотивировок: «Ради бога, трубку дай!» («Гусарский пир») и фамильярности в отношении к адресату: «Бурцов, ёра, забияка, / Собутыльник дорогой!» («Бурцову. Призывание на пунш).
Проза жизни здесь поэтизируется и идеализируется, действительность переживается эстетически. Как и в дружеском послании 1810-х годов, у Давыдова в центре послания – «человек, отпавший от своей официальной оболочки» (В. А. Грехнев), индивидуализированный типаж, а не социальная маска.
Наличие данных и иных элементов «гусарского послания» позволяет предположить, что этот жанр повлиял на генезис дружеского послания поэтов «арзамасского братства».