К проблеме «А. П. Чехов и поэзия чистого искусства» литературоведение обращалось лишь эпизодически. Прежде всего, исследователи обращали внимание на то, что восприятие А. А. Фета Чеховым происходило в контексте «отрицательной мифологии» поэта в 1880–1890-е годы, что привело к пародийному переосмыслению образов «нежного поэта» в его юмористическом творчестве. Однако ряд работ в последние годы был посвящен анализу общих особенностей поэтики Фета и «серьезного» творчества Чехова — отдельных пейзажных образов и мотивов; было также отмечено, что позднему Чехову близки морально-этические проблемы, выдвигаемые и решаемые в лирике Фета.
Есть и другие параллели. Так, принципы пространственного построения зрелых рассказов Чехова (особенно внимание при изображении ночного мира к звездам, луне, огням, запахам как знакам манящего вдаль пространства) близки фетовским. Особенно интересно совпадение отдельных важных деталей. В литературоведении не раз отмечалось включение в художественный мир Фета звуков, которые ранее считались непоэтическими; так и у Чехова «звуки ночи» — это пение соловья, треск кузнечиков, крики дергачей, кваканье лягушек и зовущий в дорогу свист далекого поезда.
У Фета чувство близости к природе в его поздних стихах «расширяется до пределов космического чувства», причем образной приметой этой темы всегда является образ звезд. Близкое к этому восприятие мироздания определяет значимость пейзажных отступлений в рассказах Чехова, функция которых принципиально отличается от функции пейзажных элементов в современной ему беллетристике.
В целом в сфере образов и мотивов между прозаиком и поэтом обнаруживается гораздо более пересечений, чем это представлялось ранее. Однако ключевыми в плане динамики литературного процесса нам представляются более важные и глубинные взаимодействия. Несмотря на то, что творчеству Чехова посвящены десятки тысяч работ, есть очевидные лакуны в области исследовательского внимания к писателю. Прежде всего это принципы организации повествования, которые «не поддаются» традиционным литературоведческим методикам. Не случайно в школьном и вузовском вариантах литературоведения Чехов предстает непонятным или, на фоне Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского, бессодержательным. И только в последние годы благодаря нарратологическим исследованиям — в том числе Санкт-Петербургской школы (В. М. Маркович, А. Д. Степанов,  И. Н. Сухих, А. А. Карпов и др.) — определились качественно новые пути анализа чеховской прозы.
Чехов, рассказы и особенно драмы которого строятся по законам лирического текста, близок Фету в сфере поисков повышения суггестивности текста, в данном случае прозы. Не находя нужных слов, современная писателю критика и литературоведение ХХ века говорили о «музыкальности» его произведений, имея в виду именно суггестивность. Отсюда ощущения многих зрителей и читателей Чехова, закрепленные в мемуарах и критических отзывах, что его произведения, даже вопреки их желаниям, действуют на них гипнотически. К поиску приемов, определяющих суггестивность текстов Чехова обращался А. Дерман, который, правда, трактовал эти особенности повествования негативно.
Несомненно, что соответствующие поиски Чехова  были совершенно осознанными и опирались на тщательное изучение психологии, специфики воздействия церковного богослужения, возможностей музыки, а также поэзии, в том числе поэзии Фета. Результатом этого стало то, что проза Чехова для современников по сути заменила поэзию («проза как поэзия» по В. Шмиду) в непоэтическую эпоху и предвосхитила бурный всплеск поэзии рубежа веков.