Языковые свидетельства XVI-XVII вв. предоставляют прекрасные возможности для изучения юридической лексики как важнейшего пласта словарного состава. Лингвистические данные могут служить основой воссоздания правовых отношений, а также быть изучены в плане выражения криминальной повседневности. Преступления, связанные с клеветой, т.е. ложью, причиняющей вред другим лицам, более сложно дифференцируемы, чем преступления, связанные с нанесением непосредственного физического или имущественного ущерба; в современной судебной практике такие преступления требуют квалифицированного лингвистического экспертного заключения. В языке Московской Руси обнаруживается ряд словообразовательных гнезд, лексемы которых использовались для обозначения ситуаций, связанных с преступлением лжи, клеветы. В памятниках делового и обиходного русского языка XVI-XVII вв. фиксируются: а) обозначения действий выдвижения ложных обвинений: затеять/затевать, затеивать, клепать, клеветать, оговорить, врать, оболгать, воровать, затеять ложно (напрасно), затевать затейные дела (затейки) и др.; б) обозначения преступления, состоящего в клевете: (затейное) воровство, поклепное (затейное) дело, затейки, поклеп, оговор, извет; в) обозначения документов и доносов, т.е. конкретных материалов дел, связанных с клеветой: затейное (поклепное) челобитье, (затейный) извет, подметные письма(листы) и др.; г) усилительные характеристики действий наговора или указания на клевету как образ действия: затейно, напрасно, ложно, воровски, затевая воровством, своей затейкой, по оговору, воровским заводом и др.; д) указания на признак отношения к этому преступлению, связи с ним: затейный, поклепный, ложный, воровской, прелестный, ябедничий; д) немногочисленные обозначения человека, выдвигающего ложное обвинение, которые, однако не использовались как юридические термины: ябедник, оговорщик, клеветник, шепотник. С одной стороны, каждая из этих основ обнаруживает специфическую семантику. С другой стороны, выявляется большая близость семантики разнокорневых слов в определенных контекстах именно при обозначении клеветы. Частая совместная встречаемость таких слов демонстрирует избыточность лексико-семантической системы русского языка XVI-XVII вв. в целом, и тавтологичность и плеоназм контекстов, связанных непосредственно с ситуацией обозначения клеветы.  Изучение памятников права XVI-XVII вв. и исследование функционирования в языке основ, обозначающих клевету, позволяет сделать выводы о восприятии этого явления средневековым сознанием и о месте такого преступления в средневековой юридической системе. Клевета признавалась преступным деянием в правовой системе Московского государства (неслучайна и синонимия корней затей-, клеп- и вор-), ложь порицалась и церковью. Наказание за это преступление было небольшим, ложное обвинение было частым фактом в повседневности Московской Руси. Следует констатировать неопределенность в понимании клеветы как преступления, на что указывает отсутствие не только содержательной аргументации по обвинению в этом преступлении, но и однозначных юридических терминов (чаще всего в терминологической функции использовались лексемы с корнями затей- и –клеп-). Контексты, описывающие ложные обвинения, оказываются близки контекстам по обвинению в оскорблении, а также в подлоге, т.е. эти действия сближаются в средневековом правовом сознании. Ряд лексем, обозначающих преступление клеветы, развивают и семантику ‘преступление против царя’, `подстрекание к смуте`, и лексемы гнезд вор-, затей-, -лест- регулярно используются в документах правительственной канцелярии, связанных с восстанием С. Разина. Дальнейшая судьба лексем поля «Клевета» различна: одни перестают обозначать это преступление (слова с основами затей-, прелест-), другие, напротив, закрепляются как юридические термины (клевета), но не обязательно как обозначение ложного обвинения (воровство), третьи сохраняют неспециальное значение ‘неправда’ (ложь, навет) и др.