В конце прошлого века замечательный отечественный литературовед В. Н. Топоров ввел в научный обиход термин «Петербургский текст». Сегодня изучением феномена Петербургского текста активно занимаются российские и зарубежные исследователи. (Отметим, что вслед за научными трудами, посвященными Петербургскому тексту, в гуманитарном сообществе ожидаемо возникли аналогичные концепты: «Московский текст», «Одесский текст», «Кавказский текст» и т. д.) В трактовке Топорова, Петербургский текст представляет собой совокупность произведений, которые, будучи написанными разными авторами в разное время, могут быть, однако, прочитаны как единый в своих основах сверхтекст; это ряд фиктивных миров, которые, коррелируя друг с другом, образуют художественное целое — мистическое резонансное пространство, по которому бродят тени Германна и Поприщина, Раскольникова и Мышкина.
Но если мы, вслед за Топоровым, признаем факт несомненного существования системы инвариантных тем, мотивов и коллизий, именуемой Петербургским текстом, то почему бы не задуматься о параметрах и свойствах более масштабной фикционально-резонансной структурной целостности — Русского текста мировой литературы? Чтобы разобраться в особенностях Русского текста как единой целостной структуры, необходимо прежде всего выявить ключевые сущностные принципы и базовые ценности, составляющие основу российского национального бытия.
Представляется, что очень точно сумел раскрыть основополагающую коллизию, которая является доминантой нашего менталитета и главным регулятором нашей истории, Н. А. Бердяев. Этот философ указал, что русский народ всегда отличала «устремленность к трансцендентному», в силу чего он не был поглощен «жаждой земной прибыли и земного благоустройства». Алгоритм нашего бытия в значительной мере обусловлен именно фактором неукорененности в житейской сфере существования. Все тот же Бердяев очень точно назвал Россию «страной бытовой свободы».
Русский текст с известными оговорками можно охарактеризовать как совокупность историй о том, как всевозможные попытки достойных, талантливых людей добиться земного благоустройства — то есть карьеры, жизненного успеха, любовно-семейного счастья, материально-хозяйственного изобилия и т. д. — раз за разом оборачиваются неудачами. Если же все складывается хорошо, благополучие все равно оказывается неполным, относительным, временным: счастье обнаруживает ущербный и «животный» (Л. Н. Толстой) характер.
В Русском тексте можно выделить несколько относительно самостоятельных линий ` в соответствии с тем, с какими именно факторами в первую очередь сталкиваются герои, пытающиеся гармонизировать свое существование. В первую очередь отметим «почвенническую» разновидность Русского текста. К ней относится ряд ситуаций, где герой-интеллектуал по ходу развертывания сюжета, основу которого составляют вышеупомянутые попытки добиться земного благоустройства, вступает в соприкосновение с обстоятельствами или лицами, воплощающими стихийные народно-национальные начала. Возможно вычленение в качестве самостоятельной линии Русского текста ряда историй о «лишних людях». Ситуация метаний героя-интеллектуала, тщетно пытающегося отыскать свое место в окружающем мире, при всей ее социально-исторической локализации, обретает в русской классике XIX века универсально-символический смысл, олицетворяя напряженные попытки России отыскать собственную национальную идентичность.