Вербализация стыда в биографических нарративах и рассказах о порче
Екатерина Алексеевна Соболева
Докладчик
студент 4 курса
Санкт-Петербургский государственный университет
Санкт-Петербургский государственный университет
Ключевые слова, аннотация
На материале биографических интервью, записанных в фольклорно-антропологических экспедициях СПбГУ на Русский Север, показывается, как стыд для деревенской женщины становится значимой эмоцией и особым переживанием. Посредством ритуала переживание стыда закрепляется как эмоциональная норма, которая транслируется и поддерживается в нарративах. Потребность в вербализации этого переживания побуждает женщин искать «эмоциональных убежищ» в близких отношениях и фольклорных жанрах. В докладе анализируются конвенции вербализации стыда в рассказах о порче и в личных беседах близких женщин.
Тезисы
Ключевые слова: стыд; эмоциональное сообщество; эмоциональный режим; рассказы о порче; биографические нарративы
Материалом для исследования послужил корпус женских биографических интервью, записанных в фольклорно-антропологических экспедициях на Русский Север (Архангельская и Вологодская обл.) в конце XX — начале XXI вв. (Фольклорный архив СПбГУ).
Отобрав по ключевым словам нарративы о стыде, мы убедились в том, что стыд на протяжении XX в. оставался значимым регулирующим механизмом в деревенском сообществе. Посредством ритуала переживание стыда закрепляется как эмоциональная норма, которая транслируется и поддерживается в нарративах. О стыде как о главном переживании говорится при описании банного дня в ходе свадьбы и святочных игр между парнями и девушками. Наши собеседницы говорили, что очень стыдно было обнаружить на снегу около собственного крыльца дорожку из золы, ведущую к дому парня в Святки (так принято было кудесить — «шутливо» открывать «карту» скрытых романтических отношений). Частотность упоминаний о стыде в разнообразных ситуациях и фольклорных контекстах дает нам основания предположить, что стыд для русской деревенской женщины становится особым переживанием и предъявляет принадлежность особому «эмоциональному сообществу» (Б. Розенвейн) стыдящих и стыдящихся.
Н. Д. Арутюнова так характеризует речевое поведение при переживании вины и стыда: «Вина побуждает к признанию, стыд — к сокрытию» [Арутюнова, 2000: 63]. В терминологии У. Редди стыд можно описать как «эмоциональный режим», в котором фольклорные жанры среди прочих могут выполнять роль «эмоциональных убежищ» [Reddy, 2001].
Выяснилось, что рассказы и рассуждения о стыде в наших интервью, как правило, представляют собой интерпретацию чужих переживаний, а собственным «стыдом» наши собеседницы предпочитают делиться в определенных фольклорных формах. Такими формами становятся рассказы о порче, в которых ситуации вредоносного воздействия «стыдны». Эти нарративы дают возможность говорить о ситуациях разлада в любовной и сексуальной жизни и связанных с ними переживаниях. Само рассказывание в данном случае и обратная связь сочувствующих слушателей «делают опыт очевидным и совершившимся, только идентификация, полученная от значимого другого, придает переживанию окончательную форму» [Веселова, Степанов, 2019: 19]. Апелляция к наведенной порче определяет виноватых, а рассказывание, как следует из исследования мифологических рассказов, дает возможность признаться в собственной слабости в ситуации кризиса [Веселова, 2023]. О таких нарративах и пойдет речь в докладе.
Литература:
Арутюнова Н. Д. О стыде и совести // Логический анализ языка: Языки этики. М., 2000. С. 54—78.
Веселова И. С., Степанов А. В. Опыт по ролям: перципиент, конфидент и другие (коммуникативные основы композиции мифологических нарративов Русского Севера) // Вестник РГГУ. Серия «Литературоведение. Языкознание. Культурология». 2019. №4. С. 10—24.
Веселова И. С. Мужья, просящие поминок, или «Мифические любовники»: о чем рассказывают вдовы после войны // Фольклор: структура, типология, семиотика. 2023. Т. 6. №3. С. 88—116.
Reddy W. M. The Navigation of Feeling: A Framework for the History of Emotions. New York, 2001.
Материалом для исследования послужил корпус женских биографических интервью, записанных в фольклорно-антропологических экспедициях на Русский Север (Архангельская и Вологодская обл.) в конце XX — начале XXI вв. (Фольклорный архив СПбГУ).
Отобрав по ключевым словам нарративы о стыде, мы убедились в том, что стыд на протяжении XX в. оставался значимым регулирующим механизмом в деревенском сообществе. Посредством ритуала переживание стыда закрепляется как эмоциональная норма, которая транслируется и поддерживается в нарративах. О стыде как о главном переживании говорится при описании банного дня в ходе свадьбы и святочных игр между парнями и девушками. Наши собеседницы говорили, что очень стыдно было обнаружить на снегу около собственного крыльца дорожку из золы, ведущую к дому парня в Святки (так принято было кудесить — «шутливо» открывать «карту» скрытых романтических отношений). Частотность упоминаний о стыде в разнообразных ситуациях и фольклорных контекстах дает нам основания предположить, что стыд для русской деревенской женщины становится особым переживанием и предъявляет принадлежность особому «эмоциональному сообществу» (Б. Розенвейн) стыдящих и стыдящихся.
Н. Д. Арутюнова так характеризует речевое поведение при переживании вины и стыда: «Вина побуждает к признанию, стыд — к сокрытию» [Арутюнова, 2000: 63]. В терминологии У. Редди стыд можно описать как «эмоциональный режим», в котором фольклорные жанры среди прочих могут выполнять роль «эмоциональных убежищ» [Reddy, 2001].
Выяснилось, что рассказы и рассуждения о стыде в наших интервью, как правило, представляют собой интерпретацию чужих переживаний, а собственным «стыдом» наши собеседницы предпочитают делиться в определенных фольклорных формах. Такими формами становятся рассказы о порче, в которых ситуации вредоносного воздействия «стыдны». Эти нарративы дают возможность говорить о ситуациях разлада в любовной и сексуальной жизни и связанных с ними переживаниях. Само рассказывание в данном случае и обратная связь сочувствующих слушателей «делают опыт очевидным и совершившимся, только идентификация, полученная от значимого другого, придает переживанию окончательную форму» [Веселова, Степанов, 2019: 19]. Апелляция к наведенной порче определяет виноватых, а рассказывание, как следует из исследования мифологических рассказов, дает возможность признаться в собственной слабости в ситуации кризиса [Веселова, 2023]. О таких нарративах и пойдет речь в докладе.
Литература:
Арутюнова Н. Д. О стыде и совести // Логический анализ языка: Языки этики. М., 2000. С. 54—78.
Веселова И. С., Степанов А. В. Опыт по ролям: перципиент, конфидент и другие (коммуникативные основы композиции мифологических нарративов Русского Севера) // Вестник РГГУ. Серия «Литературоведение. Языкознание. Культурология». 2019. №4. С. 10—24.
Веселова И. С. Мужья, просящие поминок, или «Мифические любовники»: о чем рассказывают вдовы после войны // Фольклор: структура, типология, семиотика. 2023. Т. 6. №3. С. 88—116.
Reddy W. M. The Navigation of Feeling: A Framework for the History of Emotions. New York, 2001.