Средневековая мистическая проза рассматривается на примере «Откровений Божественной Любви» (Revelations of Divine Love) Юлианы Нориджской, которые датируются концом XIV в. «Откровения» стали плодом двадцати лет размышлений над теми видениями Юлианы в мистическом опыте. Текст «Откровений» вписывается в традицию мистической прозы Европы, и эта принадлежность указывает на некоторые особенности авторства таких текстов: автор либо неизвестен, либо максимально обезличен. Это касается жанра откровений, который по определению представляет собой запись Божественного слова, поэтому такой текст должен быть как бы безликим, не иметь автора-человека, будучи даром Господа, и тем более не иметь героя. В этом контексте «Откровения» Юлианы Нориджской представляют особый интерес, так как в них прослеживается авторское начало. Эксплицитным выражением авторства является употребление местоимения «я»: Юлиана пишет от первого лица, передавая свой личный опыт Богообщения. Юлиана становится одновременно и автором, и героем своего повествования. Однако есть и другие аспекты субъектной организации текста, которые указывают на авторское начало. Во-первых, Юлиана выражает внутренние переживания при помощи конкретных лексем, входящих в семантическое поле «мысль, мыслительная деятельность, сознание». Ключевыми словами здесь являются не только слова «сознание, мысль», но и лексемы, относящиеся к чувственному восприятию — «зрение, слух», реже — «осязание». Одной из наиболее частотных лексем в «Откровениях» является лексема «сознание», которая употребляется в тех случаях, когда Юлиана говорит о способе, которым ей приходит откровение: «В этот момент Он ввел в мое сознание (he browght to my understondyng) нашу благословенную Богородицу» (глава 4); «… Он показал моему сознанию (he browte to mend) Свою честную кровь и драгоценную воду…» (глава 24); «После этого Господь привнес в мое сознание стремление (browte to my mynd the longyng), которое я прежде имела к Нему. И я увидела (and I saw), что ничто не препятствует мне, кроме греха, и это я видела вообще во всех нас» (глава 27);. В некоторых главах сознание и чувство контаминируются, так что Юлиана «слышит», «видит» умом: «Вдруг я услышала в своем сознании (had I a profir in my reason) предложение, как будто мне дружески было сказано: “Посмотри на Небеса, на Его Отца”; и в тот момент я хорошо поняла (saw I wele), через веру (with the feyth), которую я чувствовала (felte), что не было ничего между Крестом и Небом, что могло бы повредить мне» (глава 19). Оригинальное слово, которое переводится как «сознание», — это слово mend, mynd, minde — вариации современного английского mind, обозначающего ум, мыслительную способность человека. В некоторых фрагментах используется лексема understondyng, обозначающая не только «сознание, разум», но и «понимание». Третьим словом, используемым в значении «сознание», является лексема reason, которая также переводится как «разум», «способность рационально мыслить». Все это придает тексту личностный характер: видения передаются от первого лица, и при этом описываются как ментальные процессы, происходящие не в душе (сердце), а в сознании (уме). Вторая особенность, значимая для рассмотрения образа автора и авторского начала, — это так называемая поэтика быта. Юлиана использует бытовые детали и образы для описания духовных понятий. В главе седьмой Юлиана описывает видение страдающего Христа: «…я продолжала видеть телесное видение Его головы, обильно кровоточащей. Крупные капли сыпались из-под тернового венца словно бусины (pellots), выглядя как если бы они только что вытекли из жил… Обилие ее [крови] подобно каплям воды (dropys of water), которые падают с карнизов после сильных потоков дождя… Что же до округлости капель, то они были словно икринки сельди (the scale of heryng), когда растекались по лбу». Сакральное событие описывается при помощи бытовых образов, тех деталей, которые, скорее всего, окружали Юлиану в повседневной жизни: бусины, капли дождя, икринки сельди. Если сравнивать язык «Откровений» с языком других подобных произведений того же жанра, например, с анонимным английским трактатом XIV в. «Облако неведения», то очевидно, что такая «поэтика быта» является своеобразным авторским знаком, отличающим «Откровения» от других текстов. В описании дьявола Юлиана использует все те же приземленные, бытовые образы, что придает этому описанию натуралистичность: «И сначала во сне мне показалось, что враг обосновался на моем горле, приблизив личину, похожую на лицо молодого человека, совсем близко к моему лицу…. Цвет был красный, как черепица, когда ее только что обожгли, с черными пятнами на нем, подобным черным веснушкам, грязнее, чем сама поверхность черепицы. Его волосы были красными, как ржавчина, обрезанные спереди, с боковыми прядями, свисающими у висков». Зло имеет конкретное воплощение, причем это воплощение намеренно описывается Юлианой неприглядно, чтобы вызвать отвращение не только к самому дьяволу, но и ко всем проявлениям зла. В тексте «Откровений» герой и автор максимально приближены друг к другу, что обусловлено жанром и особенностями мистической прозы. При этом «Откровения» Юлианы отличаются наличием авторского начала: - описывается опыт общения с божественным миром через слова и выражения, относящиеся к семантическим полям «сознание, мыслительная деятельность» и «чувства, чувственное восприятие». Здесь мыслительная способность автора служит лишь реципиентом и транслятором истин и видений. Юлиана часто идет от чувственного восприятия к созерцанию (мысли): сначала она «видит» и ощущает, а затем «возносится умом», — используются бытовые детали при описании сакрального, а также нравственных понятий (дьявол, грех). Дальнейшие исследования авторского самовыражения в мистической средневековой прозе находятся в плоскости сравнения этого текста с другими текстами «женской прозы» того же периода, в частности, с «Книгой» Марджери Кемп.