Удмуртская малая проза 1920–1930-х гг. — это значительный пласт литературы, представленный разными именами, жанровыми формами, образами героев, типами конфликтов. На данном этапе становления и динамичного развития национальной литературы галерею персонажей удмуртской новеллистики составляют образы героев, созданные такими авторами, как К. Яковлев (1890–1937), Кедра Митрей (Д. Корепанов, 1892–1949), Айво Иви (И. Векшин, 1892–1963), Кузебай Герд (К. Чайников, 1898–1937), М. Кельдов (1900–1930), А. Клабуков (1904–1984) и многие другие.
Для ряда произведений рассматриваемого времени, так называемой «беглоиады» (А. Шкляев), характерны «беглые» герои: будучи отверженными, они бегут от рекрутчины, расслоившегося патриархального мира, от семейного деспотизма и др. В образе главной героини из рассказа Кузебая Герда «Мати» («Матрёнушка», 1920), Шактыра из рассказа И. Соловьева «Кузь нюк» («Длинный лог», 1928) в условно-романтической форме изображается жертвенная судьба маленького человека.
Кедра Митрей, несомненно, один из тех классиков национальной литературы, кто ярко показал послереволюционную действительность в ее классовой полярности. Яростное, непримиримое столкновение богатых и бедных — один из сквозных сюжетных моментов в таких рассказах автора, как «Чут Макар» («Хромой Макар», 1929), «Шортчи Ондрей» («Бесстрашный Ондрей», 1931). Особенностью писательской манеры Кедра Митрея является и то, что в рассказах «Сурсву» («Березовый сок», 1925) и «Мон-А-Чим» («Я-сам», 1927) повествование ведется от имени очеловеченных образов березы и обезьяны, которые проживают свою драматичную судьбу в заданных человеком координатах жестокой, бесчеловечной классовой борьбы. В рассказе Кедра Митрея «Вожмин» («Наперекор», 1930) поведение и проявления героев выходят за рамки идеологически-заданных социальных масок. Главная героиня Наталья, поселившаяся со своей семьей в экспроприированном доме бывшего хозяина, деревенского богатея, мучима плохими предчувствиями: она инстинктивно-совестливо ощущает, что преступлены какие-то человеческие законы, за которые придется держать слово, нести наказание, ибо невозможно построить счастье на несчастье другого. Образ кулака в данном рассказе, на наш взгляд, также представлен не «хрестоматийно: в нем проступают черты не только злодея-вредителя, но и живого человека со своими переживаниями. Боль Чубой Ивана по поводу потери своего дома выглядит естественной. Он мстит новым хозяевам жизни, не умея и не желая примириться с лишениями и со своим новым положением. Неодномерность образа Чубой Ивана особенно ощутима в сравнении с героем одноименного рассказа Кедра Митрея «Кузь Яган» («Долговязый Яган», 1931), который нарисован более плоско и однолинейно — как патологический кровопийца, тиран и душегуб.
Матвей Кельдов крупным планом изобразил представителей уходящего класса, дав читателю возможность всмотреться в его неоднозначную личность, проникнуться сочувствием к его переживаниям. В рассказе «Кристосэз вузась (Семен Туринлэн верамез)» («Христопродавец (Рассказ Семена Турина)», 1929) М. Кельдов создал образ попа, который отошел от своего круга и пытается стать «своим» среди рабочих, выполняя вместе с ними тяжелую физическую работу. Детали подчеркивают вынужденность данного шага героя, находящегося в тисках времени, когда поиск себя в массе приобрел судьбоносность. Однако предпринятое действие не приносит отцу Василию успеха, определив ему ситуацию маргинала: с одной стороны, попа сторонятся рабочие, с другой, — благочинный и богатый крестьянин, бросающие ему реплику: «Сволочь! Христа за червонец продал. Иуда! Предатель!». В центре рассказа М. Кельдова «Бегентыло» (1929) образ кулака Пуда Михайлыча, не соответствующий стереотипам советской эпохи, что стало причиной идейного неприятия произведения официальной критикой и рождения ярлыка-идеологемы «бегентыловщина». Ощущая и переживая дегуманизм и трагические противоречия послереволюционного времени, М. Кельдов сосредоточивает свое внимание на героях, вычеркнутых новой эпохой из жизни. Писатель стремится показать ценность каждого человека как личности, с его правом на свободу, счастье, на выбор собственного жизненного пути даже в условиях жестокой реальности. В ряде других рассказов М. Кельдов тонко-иронично высмеивал молодых строителей новой жизни, выставив их болтунами, демагогами, бесплодными фантазерами и мечтателями. Помимо нетипично выведенных образов кулака, попа, комсомольца и др., писатель вводит в удмуртскую литературу образ повествователя-интеллигента, пытающегося разобраться в сложных жизненных процессах.
Судьбы героев Г. Медведева — наглядный пример драматического противостояния схлестнувшихся сил: богатых и бедных, голодных и сытых, отца и сына. Автор талантливо воссоздал индивидуальные характеры людей, изумленно, растерянно, восторженно, обреченно взирающих на действительность или активно преображающих ее, а также образы героев, сломленных, поверженных, не принимающих перемен.
В произведениях Айво Иви, К. Яковлева, А. Багая и др. с помощью юмора и сатиры высмеивается человек пореволюционной эпохи, окутанный шлейфом устаревших взглядов, привычек, ценностей, происходит бичевание суеверий, пьянства, темноты, невежества. Среди рассказов А. Багая выделяется своеобразный цикл, объединенный фигурой персонифицированного героя-рассказчика Локан Петыра (Петра Лоханкина).
Герои К. Яковлева, создавшего рассказы «Лякыт должность» («Удобная должность», 1928), «Ардальон Ардальоныч» (1929), «Коньяк» (1929) и др., — вчерашние крестьяне, сегодняшние функционеры, вынесенные волной жизни, политическими веяниями в другую среду. Внимание писателя привлекает типаж человека, оказавшегося в своеобразном пограничном положении: не удмурт — не русский, не деревенский — не городской, не крестьянин — не служащий.
Таким образом, удмуртская малая проза характеризуется многообразием персонажей, в которых находит отражение сложная сущность послереволюционной действительности и суть решаемых авторами идейно-художественных задач.