Доклад планируется посвятить осмыслению повествовательной структуры вышедшего недавно романа Е. Г. Водолазкина «Чагин», в частности, анализу дискурсивной природы и функций фрагментов, организованных как жизнеописания персонажей. Основополагающей для нас является мысль О. Мандельштама о биографии как «позвоночнике романа» [Мандельштам 1990: 204], а также тезис  о жизнеописании как одном из главных жанровых истоков романа [Теория литературных жанров 2011: 61]. Поскольку актуальная литература транслирует кризис традиционной для европейской культуры гуманистической парадигмы, неизбежно меняются законы, по которым строится современное жизнеописание. Нам представляется продуктивным оценить эти изменения в контексте постоянных трансформирующихся параметров «внутренней меры» [Теория литературных жанров 2011: 48] романного высказывания. 1. Жизнеописание протагониста становится основой сюжета последнего романа  Е.Г. Водолазкина, структурно соотнесенного как с агиографическим повествованием (как в «Соловьеве и Ларионове», «Лавре», «Авиаторе», «Оправдании острова», в рассматриваемом романе перед читателем разворачивается путь современного праведника, оканчивающийся «вознесением» [Водолазкин 2022: 368]), так  и с традицией романа становления: к «вознесению» герой движется через преступление, покаяние, аскезу, переживает существенные внутренние трансформации. 2. Внешнесобытийный ряд, образующий «каркас» жизнеописания, всецело определяется речевой и ментальной событийностью. Событие оказывается неотделимым от слова о нем. Герой движется к осознанию происходящего с ним через поиск слова, определяющего его изменившийся статус. Так, герой окончательно осознает себя как предателя лишь вследствие определения своей деятельность через глагол «доносить» [Водолазкин 2022: 89]. 3. Событийность пути героя определяется не его взаимодействием  с миром, внешними обстоятельствами, эпохой, а его ментальным статусом. Изображение внутренних изменений оказывается связанным с концептуальной для писателя дихотомией «память — забвение». Рассказ о себе с опорой на запомненное оказывается нетворческим и механистичным. Герой фиксирует в дневнике лишь описания и перечни, оказывается неспособным отбирать детали и события, а значит, осмысливать себя и происходящее. Для того чтобы «включить» режим рефлексии, герою приходится бороться с памятью. Приобретенная способность к забыванию становится трамплином к творческому состоянию, позволяющему «пересочинить» себя, свою биографию. 4. Дискурсивные  характеристики жизнеописания героя определены такими  особенностями нарративной организации биографических фрагментов, как опосредованность и фрагментарность. Жизнеописание героя вводится в текст не в традиционной форме «я-повествования», а при помощи многократно опробованной постмодерном модели восстановления утраченной рукописи, когда читателю предлагается не сам источник, а его версии, созданные сознаниями реципиентов, входящих в текст романа как вторичные, третичные и т.д. нарраторы. «Исходный» текст не только недоступен (дневник Чагина сжигает одна из героинь), но и неполон. Каждый нарратор обладает своей долей информации о протагонисте. Читателю, следовательно, предлагается самостоятельно собрать целостную картину, свою версию уникального личностного смысла, развернутого в романном пути протагониста. Данная повествовательная модель связана не с идеей недостижимости истины, уверждением недостоверности любого высказывания, а с иными, скорее неомодернистскими концепциями, реализованными в романном корпусе современного автора, в частности, с идеей целостности и связности «Божьего мира», в рамках которого осуществляется непрерывное диалогическое взаимодействие всех со всеми. 5. Благодаря упомянутой повествовательной модели образная система романа оказывается организованной как основанная на двойнических парах. Жизнеописание Чагина «зарифмовывается» с жизнеописаниями Вельского, Мещерского, Шлимана, Дефо и многих других героев, что связано с еще одним важным для концептосферы романа процессом – утратой субъектности, актуализацией субъектного сикретизма [Бройтман 2004: 262]. Изложение биографий персонажей организовано так, что постепенно речевые партии говорящих унифицируются, исчезает разница горизонтов восприятия, граница между биографическими сюжетами разных героев. Возникает эффект читательского соприкосновения с речами и жизнью некоего «архетипического» человека, чье предназначение — непрерывно двигаться от погруженности в жизненную прагматику, где облик «я» диктуется ситуативным — обстоятельствами, случайностями, временем — к духовному восхождению к настоящему «я», определяемому лишь замыслом Творца. 6. Идея этого движения реализуется посредством соотнесения фактуальной и контрфактуальной биографии героев. Если во внешнесобытийный сюжет развернута первая, то вторая реализуется в ментальном мире ряда героев, создающих «скорректированные» версии собственного жизненного пути, на реальное воплощение которых уже не хватит времени. Не только слово, но и поступок перестают быть константным «атрибутом» субъектности. Человек определяется, по Водолазкину, способностью дорасти до понимания замысла о себе; постигнув его, он может творчески пересоздать уже состоявшийся жизненный путь, исправив несоответствие «эйдосу». Средством такого творческого пересоздания становится сотворение художественного текста, поэтому в финале романа уничтожение дневника Чагина компенсируется открытием его «автобиографической» поэмы «Одиссей», в которую центральное событие фактически достоверного жизнеописания героя — его предательство — уже не входит. Литература: 1.Бройтман С.Н. Историческая поэтика // Теория литературы: в 2 т. Т. 2.М.: Академия, 2004. 2. Водолазкин Е.Г. Чагин: роман. М.: АСТ, 2022. 3. Мандельштам О.Э. Конец романа // Мандельштам О.Э. Собрание сочинений в 2 т. Т.2. М.: Художественная литература, 1990. 4. Теория литературных жанров. М.: Академия, 2011.