«Записки сельского врача» (Le Manuscrit d’un médecin de village) Анатоля Франса (1886) написаны в форме дневника (un journal), подвергнутого своего рода цензуре. В настоящем докладе будут проанализированы особенности представления дневниковой формы в рассказе, которые влекут за собой многочисленные повествовательные и логические противоречия в тексте.
В небольшом предисловии вымышленный нарратор (издатель) признается в том, что публикует «последние страницы» дневника (les dernières pages de son journal) недавно умершего доктора, не предназначенные для печати, и попутно делает несколько замечаний метатекстуального характера относительно оправданности такой публикации. Сам отрывок имеет подзаголовок «Extrait du Journal de feu M. H***, médecin à Servigny (Aisne)». Таким образом, текст фактически имеет два жанровых определения: manuscrit и journal и два заглавия.
Сама организация текста, тем не менее, не имеет ничего общего с дневниковой формой. Текст не разделен по дням, представляет собой единую запись, датировка отсутствует, структура текста не соответствует дневниковой. Доктор начинает не с описания события, а с общих рассуждений о своей жизненной и профессиональной философии. Далее он рассказывает годичной давности историю болезни и смерти крестьянского мальчика Элуа Блена. Врач описывает внешность и характер своих героев (Элуа и его родителей), рассказывает о своем отношении к мальчику, то есть делает адресатом не самого себя (как можно ожидать от дневника), а стороннего читателя. Элуа Блен тревожит воображение доктора, так как его личность не укладывается в научные и рационалистические представления: в то время как родители Элуа — самые заурядные крестьяне, их маленький сын очень умен и обладает задатками выдающегося инженера, даже внешне выделяясь из своего окружения. Доктор не может объяснить себе этого явления, достигающего апогея во время болезненного бреда мальчика, которому представляется, что он управляет воздушным шаром. Странным кажется доктору и собственное восприятие этой истории: обычно не испытывающий жалости к своим пациентам, он остро переживает смерть Элуа и свою неспособность спасти его. Далее повествование резко переносится на год вперед, и мы узнаем, что доктор случайно увидел детский портрет Андре-Мари Ампера, необычайно похожий на покойного Элуа. Становится очевидным, что вся запись сделана под влиянием обнаруженного сходства, заставившего врача сказать себе: «En ce moment-là, j’eus la, j’eus la notion exacte et la mesure certaine de ce que la mort avait détruit un auparavant dans la ferme des Alies». На этом дневниковая запись обрывается, и доктор не объясняет, что же он понял: читатель вынужден сам интерпретировать эту фразу.
Таким образом, заявленная издателем форма дневника оказывается мистификацией: рассказ представляет собой не хронологический отчет о событиях, а ретроспективное изложение с открытым финалом. Запись обрывается неожиданно и по непонятной причине; читатель знает, что врач умер, но не знает, через какое время после описываемых событий. Более ранние записи врача не приводятся, поэтому читатель не может судить ни о личности автора дневника, ни о стиле его ведения, который в предисловии издатель называет «rusticité monotone». Текст представляет собой очерковую, а не дневниковую форму.
Однако и этот тип повествовательной организации не остается без изменений. Продуманное, аргументированное введение входит в контраст с резкой, неожиданной концовкой. Во введении доктор излагает два основных тезиса, ставших итогом его профессиональной деятельности и жизненных наблюдений: врач не должен руководствоваться жалостью при лечении больного, крестьяне все похожи один на другого. Эпизод болезни и смерти Элуа противоречит этим аргументированным предпосылкам: Элуа не похож на своих сверстников, а доктор испытывает сильные страдания, не имея возможности помочь ему. Отношения тезиса и аргумента, таким образом, входят в противоречие.
Более того, исходя из текста, решительно невозможно понять, подтверждает или опровергает идею о причудливости наследственности, высказываемую доктором, случай с Элуа. В контексте прежних рассуждений о наследственности физическое сходство между Ампером и Элуа Бленом, а также явный инженерный талант последнего может свидетельствовать о наличии родственных связей между ними и таким образом подтверждает изначальное научное знание доктора. В то же время заключение доктора может иметь объяснение в духе метампсихоза и мистики.
Подобная двойственность трактовки описываемых событий, а также игра с повествовательной формой  характерны для цикла «Перламутровый ларец» (1892), куда Франс помещает рассказ. Автор остается верен себе в представлении о многомерности истины и невозможности постичь ее, находясь на одной точке зрения. Читатель остается в неведении, сменил ли сельский доктор в конце жизненного пути свое видение мира или, наоборот, утвердился в нем. В любом случае, повествование обрывается, так как истина принципиально невыразима в слове. 
Высказанная в предисловии идея о том, что «pour dire des choses intéressantes, il ne suffit pas, quoi qu’on dise, de n’être pas un écrivain», очевидно, не соответствует сложной организации текста. Это противоречие создает образ не слишком умелого мистификатора, уже встречавшийся в цикле «Перламутровый ларец», и подчеркивает фикциональную природу текста. Как и во всем цикле, в «Записках сельского врача» Франс вовлекает читателя в игру с формой и со смыслами в попытке осознать неуловимую истину.