Исследование дискурсивной личности поэта предполагает по возможности полное описание исторической, культурной, социальной и собственно поэтической природы его текстов, обнаружение действительной обусловленности этих текстов спецификой личности автора, его взглядами, эстетическими установками, его жизнью в конечном счете. Поэтическое произведение — это место встречи конкретного человека — автора, его мировоззрения, убеждений с окружающей его действительностью. Поэт (и шире автор вообще) — не просто носитель языка, но — что еще важнее — носитель «определенной концептуальной системы, на основе которой он понимает язык, познает мир и осуществляет коммуникацию с другими носителями языка» [Павилёнис 1983: 48]. Одним из путей обнаружения и описания этой индивидуальной «концептуальной системы» может служить изучение интертекстуальной природы поэтических произведений. Сам факт обращения к чужому слову, отбор языкового материала для цитирования и переработки, способы его вживления в собственный текст — всё это добавляет значимые штрихи к портрету поэта как языковой личности и как участника поэтической коммуникации, где его собеседниками выступают не только читатели, но и цитируемые авторы.
Творчество донецкого поэта Дмитрия Трибушного предоставляет исследователю большое пространство для изучения интертекстуальности в современной поэзии. Даже поверхностное знакомство с его текстами показывает, что этот автор охотно, часто и совершенно осознанно обращается к мировой культуре, чтобы на базе известного образа, строки строить свой образ, свою метафору. Одним из наиболее востребованных источников цитирования для Д. Трибушного служит мировая художественная литература. Так, строка из трагедии Шекспира «Ромео и Джульетта» обыгрывается с помощью противопоставления: «Есть повести печальнее на свете. / Когда бы в ДНР воскрес Шекспир, / Он рассказал бы Твиттеру о гетто, / В которое попал шахтерский мир». Знаменитый гамлетовский монолог дает почву для строки: «что бы ни ответил Гамлет, все же / решают «грады», «быть» или «не быть». Пушкинский текст встречается в прямом цитировании: «Дар случайный, дар напрасный, / Непонятный дар», есть примеры более обширной аллюзии на базе целой строфы: «Товарищ, верь — у дна нет дна, / И предпоследние герои / Напишут наши имена / На бледных стенах новостроек». Двуязычность автора, жителя Донбасса, прослеживается в широко известной цитате из «Заповiта» («Завещания») Т. Шевченко: «Як умру, то поховайте. / Большего не надо».
Расширяя географию цитируемых авторов, Трибушный дважды включает в свои тексты отсылки к китайскому философу Чжуан-цзы и его притче о бабочке: «Где бабочку искать, / Которой это снится? / В провинции Донецк? / На краешке земли?», «О бабочке, которая не спит, / Сама не спит и Чжуан-цзы не снится». В рамках одной строфы или одного стихотворения автор может использовать отсылки к разным произведениям, свободно конструируя собственный текст из известных текстов, но при этом придавая им новое звучание и новые смыслы. Так, в строфе «Легко вернуться на Итаку, /Пройти сквозь ад. / Не все написанные знаки / В огне сгорят» соседствуют Гомер и Булгаков. А в строфе «Моя печаль светла, / Светла и безначальна. / Для светлости такой / Достаточно белил. / И море, и Гомер — всё движется печалью. / По крайне мере, так / Конфуций говорил» – Пушкин и Мандельштам.
Помимо художественной литературы автор обращается к песням, которые хорошо известны русскому слушателю. «И мы в одном огне горим, /Друг другом дышим. / Вверху, над небом голубым / И даже выше» — прямое цитирование стихотворения А. Волохонского «Рай», неточно исполненного группой «Аквариум». «У солдата выходной, / Пуговицы в ряд. / Это значит, что родной / Город не бомбят» — также прямое цитирование известной песни М. Танича и В. Шаинского «Идет солдат по городу».
Еще одним значимым источником цитирования служит для Д. Трибушного Библия и Священное Предание. Будучи священнослужителем Русской православной церкви, автор глубоко погружен в библейский текст и использует его смысловую многомерность как инструмент создания поэтической метафоры. Примеры: «В глухой столице Ирод веселится, / Задумывая новый холокост», «У всякой твари есть своя нора, / сын человечий может жить в воронке» и др.
Создавая интертекстуальное поле своих произведений, автор намеренно обращается к мировой культуре разных эпох и стран, очерчивая таким образом круг своих ценностных, эстетических, художественных приоритетов и интересов, вводя свои произведения в «более широкий культурно-литературный контекст» [Фатеева 2007: 124] и вступая в диалог с читателем, способным считывать его аллюзийную игру.
1. Кузьмина Н. А., Интертекст и его роль в процессах эволюции поэтического языка. Омск: Изд-во Омск. гос. ун-та, 1999. 268 с.
2. Павилёнис Р. И. Проблема смысла: современный логико-философский анализ языка / Р. И. Павиленис. — М. : Мысль, 1983. — 286 с.
3. Фатеева Н.А. Интертекст в мире текстов: Контрапункт интертекстуальности. М.: КомКнига, 2007. С. 122–159.