Афонские легенды в московской идеологии переходного периода
Главной из функций византийского императора, определявших его достоинство, признавалась защита православия. Среди подлежащих его протекции объектов особого внимания требовала знаменитая интернациональная колония иноков на горе Афон, включавшая около двадцати монастырей. Афонские калугеры, минуя каноническую иерархию, подчинялись напрямую императору и крепко держались за эту привилегию. Столь знаменит был Афон своими аскетами и своими святынями, что сам факт высочайшего ему покровительства рассматривался как конституирующий признак подлинного императора. Не случайно, имитируя знаковые действия императоров Византии, могущественные цари Болгарии и Сербии осыпали милостями монастыри Афона, населенные их соотечественниками (Зограф и Хиландар соответственно). Более обширным был контингент святогорских монастырей, на которые изливались благодеяния Дунайских княжеств (Валахия и Молдавия), самых последовательных претендентов на символическое наследие империи. После падения под ударами турок одного за другим православных государств на Балканах эти княжества остались последними, на чью регулярную помощь могли рассчитывать афонские иноки. Между тем на востоке в те же годы восходила звезда Московского царства. Неудивительно, что с конца XV в. эмиссары афонских обителей все чаще появляются на Руси, уповая на щедрость великих князей и царей. С пустыми руками они никогда не возвращались. Завязавшиеся тогда тесные отношения с Афоном были небесполезны и для Москвы, осмыслявшей свою новую роль в судьбах человечества. Москва видела себя «священным царством», наследником Византии в провиденциальной истории. Афонские же обители, хранившие память о Византии, учили московских идеологов тонкостям имперского церемониала. Так, Хиландарскому монастырю был выдан в Москве хрисовул, составленный по образцу актов, которые иноки получали когда-то от сербских правителей. Образец специально доставили с Афона. Действенным средством пропаганды, разносившим славу Святой горы по христианскому миру, стали местные легенды, начавшие проникать в греческую и славянскую письменность не ранее XV в. Частично со слов святогорцев, частично из книжных источников, большинство этих легенд, некоторые из них в разных вариантах, было усвоено на Руси до конца XVI в. Легенды несли в себе идеологическую нагрузку, успешно использованную московской письменностью для придания значимости конструируемому на Руси образу «священного царства». Правда, в цельном виде цикл афонских легенд (“Patria Athonensia”) не получил в Москве распространения, сохранившись в единственном восточнославянском списке. Но составляющие цикл предания охотно переписывались порознь или объединялись в новые комбинации. Открывающая цикл легенда о посещении Афона Богоматерью, объявившей Святую гору своим «жребием», вошла в число дополнительных статей Русского Хронографа. В ряду охваченных Хронографом символических событий прошлого, легенда запечатлела таинственные пути Промысла, отдавшего прежде Святую гору, а ныне и саму русскую столицу под Вышний покров Пречистой. Легенда о спасенном отроке из Дохиарского монастыря сочеталась с иными текстами, отражавшими актуальное для XVI в. почитание архангела Михаила. Но самым выразительным проявлением идеологической абсорбции афонских легенд в Москве стала композиция, озаглавленная «Повести древних лет, яже съдеяшася в Великом Новегороде» и входящая в один из сборников Нифонта Кормилицына (рукопись Иосифо-Волоколамского мон., № 659). Цикл включает двенадцать сюжетов о чудесных фактах из истории церковных древностей Новгорода и Афона (в афонскую часть входят сказания об Иверском и Ватопедском монастырях, о чуде с учеником неизвестного старца, о Павле Ксиропотамском, о посещении Афона Богоматерью). Не нужно объяснять, насколько соседство с легендами о прославленных афонских святынях поднимало престиж находившихся рядом с ними эпизодов, касающихся прошлого Новгорода, города, который имел репутацию заповедника русского благочестия – отечественного Иерусалима. Хотя цикл из сборника Кормилицына не получил широкого распространения, подобная интерференция местного материала с фондом афонских легенд вела к сакрализации территории Московского государства. Сакрализация пространства составляла часть идеологической кампании, трансформировавшей Москву в «священное царство». Наложение собственных конфессиональных ценностей на афонские прообразы служило и дальше эффективным средством духовной мобилизации Московского царства. Уже в XVI в. зарождается тенденция уподоблять Афону Соловецкий монастырь. В следующем столетии эта параллель получит разработку в целом наборе литературных текстов, включая экфрасис чудовского иеромонаха Дамаскина, посвященный параллельному описанию, с учетом легендарных мотивов, двух священных локусов на Эгейском и на Белом море. Руководствуясь типологической экзегезой, по образу и подобию святых мест православного Востока планировал и возводил свои избранные монастыри патриарх Никон (Крестный, Иверский, Новоиерусалимский). Из трех монастырей особенное значение афонские легенды и афонские реминисценции имели при устройстве Валдайского Иверского монастыря. В действовавшей при монастыре типографии напечатан был сборник «Рай мысленный» (1658-1659), центральную часть которого занимала модернизированная редакция “Patria Athonensia”. По заказу Никона на Афоне были изготовлены копии чудотворной иконы Иверской Богоматери, в том числе икона со «сказанием», иллюстрирующим содержание легенды. Другая копия Иверской Богоматери стала со временем одной из главных московских святынь. Подлинно народным стало почитание на Руси еще одного афонского образа – прославившейся в Хиландарском монастыре Богородицы Троеручицы. Так, по мере распространения славы об афонских древностях, они выполняли дополнительную функцию, содействуя внутренней консолидации Московского царства.
Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда №21-18-00527, https://rscf.ru/project/21-18-00527/, ИРЛИ РАН.