Иллюзия, греза, мечта – реальны ли они настолько, чтобы целиком подменить собою действительность? Удалось ли  режиссеру Алену Рене воплотить на экране замысел автора сценария Роба Грийе? Что привнес нового режиссер, сняв фильм? Изменив ракурс взгляда на события, повлиял ли режиссер на финал истории?

Плодотворность сотрудничества между режиссером и сценаристом состоит в том, чтобы двигаться параллельными курсами или пересекающимися? Не оказался ли изощренный киноязык препятствием на пути к постижению смысла истории? Возможно ли подобную историю, которая выходит за границы психологической драмы, удержать в рамках евклидового разума или формальной логики? Можно ли причислить картину «В прошлом году в Мариенбаде» к такому художественному направлению как барокко? Какое отношение стиль барокко имеет к политическим воззрениям авторов фильма? 

Является ли картина Алена Рене политическим высказыванием? Можно ли называть эстетику фильма дегуманизирующей или, напротив – она привлекает наше внимание именно к феномену гуманизма, исследуя его новые формы и возможности?
Относится ли картина Алена Рене к поэтическому кинематографу или она является примером поэтического мышления? Было бы справедливым утверждать, что авторы фильма прибегают к языку новой поэзии, возникшей после Второй мировой войны, как реакции на величайшую гуманитарную катастрофу? Или они принципиально отказываются от какой либо поэтической идеализации реальности?
Прочитывается ли замысел фильма через психоаналитический год, и если да, то целиком ли он исчерпывается психоанализом? Не определяет ли характер отношений между любовниками исключительно «вторая реальность», которую можно описать как реальность переживаний? 

Чьи свидетельства достовернее  – мужчины или женщины, когда речь идет об отношениях интимного свойства, и возможна ли вообще подобная постановка вопроса? Граница между мужчиной и женщиной уничтожается, потому что их желание слиться в одной существо осуществилось, или, потому что близость между ними так и не состоялась? 

Не является ли одиночество вдвоем самой непереносимой формой отчуждения, неминуемо провоцирующей насилие? 

Если мы опишем идею кинокартины как «блеск и нищета наших грез», то обязательно ли в основе художественной философии фильма будет лежать игра?  
Не проецируется ли безысходный гендерный конфликт на глобальные неразрешимые социальные противоречия, от которых художник пытается одновременно и сбежать, и бросить им скандальный вызов? Меркнет ли реальность переживаний интимного свойства, которую можно охарактеризовать как «страсть», на фоне «Безграничной Действительности», которая описана поэтами-мистиками, например, такими как Райнер Мария Рильке и Ибн аль-Араби?