В 1920-е гг. на страницах аргентинского авангардного журнала «Кларидад» («Claridad»), издававшегося членами группы «Боэдо» («Boedo») впервые увидели свет стихи некоей Клары Бетер (Clara Beter). Тексты стихов принес в редакцию один из активных участников группы Исраэль Цейтлин (Israel Zeitlin, 1906–1980), более известный под псевдонимом Сесар Тьемпо (César Tiempo), объяснивший, что они случайно достались ему от одной из обитательниц буэнос-айресского квартала «красных фонарей». Так началась история одной из самых примечательных мистификаций в аргентинской литературе: автором стихов был сам Цейтлин, но на протяжении почти десяти лет множество латиноамериканских литераторов, равно как и простых читателей и читательниц из самых разных стран Латинской Америки, не сомневались в реальном существовании Клары, а ее единственный сборник «Стихи одной…» («Versos de una…», 1926) стал настоящим бестселлером, неоднократно переиздавался гигантскими для того времени стотысячными тиражами.
Принципиально незамысловатая поэзия Клары, пронизанная обостренно женственными воспоминаниями об идиллической жизни в еврейском украинском местечке и не менее женственными переживаниями горечи настоящего, одновременно апеллировала к «униженным и оскорбленным» героиням Ф. М. Достоевского, к духу «воскрешения» павших Л. Н. Толстого, к особой человечности жизни «на дне» М. Горького. Эти русские литературные аллюзии, как и очень тонко воспроизведенные Цейтлином интонации русской литературы, вполне соответствовали особому духу восприятия русской словесности в Латинской Америке, складывавшемуся на континенте с рубежа XIX–XX вв. культу русских литераторов и русской литературы: поэзия Клары Бетер практически идеально вписывалась в культивируемые в то время модели воспроизведения идеального — русского — образца, истинность которого к тому же подтверждалась правдой ее собственной жизни.
Впрочем, по свидетельству самого Цейтлина, «изобретение» иллюзорной женственности Бетер подразумевало отнюдь не только русские «претексты»: в формировании ее поэтической личности свою роль сыграла платоническая традиция (традиция, заметим, более чем актуальная для латиноамериканского художественного сознания, в т. ч. авангардного), платонический диалогизм, платоническая идея «другого». Потаенно восходящая к платонизму безусловная условность поэзии Клары Бетер в конечном итоге оказывалась своеобразным воплощением андрогинного духа творчества или души поэзии как таковой.