Историю развития лирического рода можно осмыслить как историю возникновения и развития лирического события. Рождение событийного лирического текста приходится на время разрушения «школы гармонической точности»: в рамках этой пороговой школы «готовое слово» начинает оспариваться непредсказуемостью лирического дискурса, который мотивирован индивидуальной эмоцией, порожденной конкретной и единичной ситуацией. Лирическая событийность зарождается внутри элегического жанра в поэзии Пушкина и Баратынского практически одновременно. Пушкинский путь прочерчивал маршрут к реальности мира, путь Баратынского — к реальности сознания, точнее к реальности познающего интеллекта.
Лирическая система Лермонтова, с нашей точки зрения, демонстрирует совмещение тех путей, которые намечены Пушкиным и Баратынским. С одной стороны, Лермонтов вслед за Пушкиным вводит в «высокий» поэтический текст недопустимые разговорные обороты, вступающие в стилистический конфликт с традиционными элегическими формулами. Этот конфликт рождает событийность высказывания, т. е. нарушение нормы поэтического дискурса воспринимается как переход через ощущаемую стилистическую границу. С другой стороны, Лермонтов вторит Баратынскому в ощущении тотальной безнадежности общих законов бытия. Откровения «лермонтовского человека» (Д. Е. Максимов) не менее безжалостны, чем представления лирического «Я» Баратынского, но универсальность самих законов у Лермонтова имеет одно исключение: они не работают применительно к тому, кто их так ясно сформулировал.
Лермонтовский текст ограничивается пространством сознания, но, в отличие от Баратынского, Лермонтов глубоко психологичен и неинтеллектуален. Так в системе лермонтовской лирики совмещаются два пути: Пушкина и Баратынского. Глубокий психологизм, идущий от Пушкина, позволяет исследовать парадоксальное, резко индивидуальное сознание лирического героя, а отказ от внешней ситуативности, продолжающий опыты Баратынского, универсализирует положение этой индивидуальности.