В литературе Германии после 1989 года восточными, и западными писателями часто критикуется язык, используемый как в тоталитарной системе ГДР, так и в объединенной Германии. Такие авторы, как Курт Драверт, Райнхардт Йиргль и Вольфганг Хильбиг по-разному трактуют объем разрушения языка и создают подчас апокалипсические сценарии. В книге «Зеркальная страна. Немецкий монолог» Курт Драверт описывает постепенный радикальный отказ ребенком от использования языка своих предков. Очную ставку читателя со своими внутренними непреодолимыми противоречиями автор устраивает через зачастую меланхолично-монотонное письмо. Его история перегружена эллиптическими конструкциями и обломками слов и мыслей Ещё более радикальный вариант столкновения героя с новыми историческими обстоятельствами посредством языка можно увидеть в романах Райнхарда Йиргля. Писатель выстраивает целые баррикады из знаков препинания и букв между собой и читателем. Он радикально отказывается в своих произведениях от общепринятой орфографии и привычной грамматики. Отбросы общества, неприглядные стороны семейных отношений, отсутствие веры в идеалы и социальные проблемы становятся центральными мотивами романов Р. Йиргля. Для их изображения писателем подбираются и вырабатываются новые стилистические средства. Р. Йиргль намеренно усложняет свою манеру письма как бы противопоставляя её директивной традиции бывшей ГДР. В то время как реальность становится все менее ощутимой и осязаемой именно язык становится символом стабильности, в буквах сохраняется субъективность. Письмо во многих романах (например, в «Танце у канала» Керстин Хензель и «Сразу рядом с Африкой» Хельги Кёнигсдорф) представляется как медиум убеждения самого себя в реальности происходящего. Одновременно фиксирование действительности означает освобождение, возможность противопоставить собственный опыт и аутентичное переживание событий медийно сконструированным картинам, заполнить появившиеся пустоты в искаженном отпечатке действительности, созданном СМИ. Писатель также является одним из мультипликаторов, реконструкторов исторических событий. Однако не всегда он готов говорить или писать о том, что видит. Зачастую действительность настолько обескураживает и потрясает его, что он оказывается не в состоянии воспользоваться ни одним из средств коммуникации. Так, например, в романе Т. Хеттхе «Nox» писатель, главный герой романа, может фиксировать события истории только тогда, когда оказывается с перерезанным горлом. Если у героя западного автора Т. Хеттхе невозможность говорить связана с убивающими в нем писателя событиями, произошедшими в ночь объединения, то авторы из Восточной Европы пытаются переработать литературными средствами травму, полученную намного раньше, за годы жизни в ГДР. Так, в автобиографичном рассказе «Что осталось?» К. Вольф в мире главной героини больше не осталось ни одного языкового средства для искреннего общения с людьми. Существует лишь сбивающая с толку игра слов, полунамёки и метафоры. Любое спонтанное проявление признаков жизни падает жертвой самоцензуры. В рассказе Ф. К. Делиуса «Груши Риббека» также рассказывается о процессе поиска нового языка, желании научиться говорить после долгих лет молчания и угнетения. Весь рассказ состоит из одного единственного предложения. Всё что во время цензуры представляло собой вытесненный внутренний монолог, с неожиданной мощью вырывается наружу. Отклоняющиеся от нормы повествовательные перспективы часто встречаются у современных авторов. Так далёк от «социалистического реализма» стиль Вольфганга Хильбига. Он и его протагонисты используют язык, который основан на игре слов, языковых комбинациях и вариациях и напоминает, скорее, эффект снежного кома, автоматизм и продуктивный хаос сюрреалистов. Размышления направлены не столько на внешние события, сколько черпают свои элементы из самих себя.