Поэтика постмодерна раскрывает не только автоматизмы естественного восприятия мира, но и способы их редукции в поддержании критической силы художественно-интеллектуального самосознания и в самоиронии. Но достаточно ли для обретения единства ответственного бытия отождествлять себя с интеллектуальной реакцией на импульсивную низость мира? Как нам представляется, интеллектуальный механизм феноменологического романа как критики прозы мира строится на том же безрефлексивном восприятии рефлексивного стимула сознания, который уже был явлен в поэтике Просвещения, где схема сознания должна была повторить операцию сомнения в истинности наблюдаемого исходя из простого события экспериментального подозрения и его эффектов внутри этого сознания. Если логика глобализации – это создание слепого консенсуса всех со всеми с целью унифицировать восприятия, мыслительные процессы, реакции и действия для все той же рыночной рентабельности и обеспечения роста прибыли, то можно ли преодолеть этот потребительский консенсус о всеобщем благе критикой иронического самосознания? И здесь важна другая сторона постмодерна – аналитика антивозвышенного как того, что больше не может выступать в качестве предмета подражания или потребления. У постмодерна есть режим антивозвышенного представления о цели жизнетворения как финале всех сублимационных проекций человеческого бытия: в сценографии отвратительного, тошнотворного как обесценивающей все «прозы мира», как набора бесконечно любых стимулов и реакций, распускаются любые смысловые артикуляции в пустой самоцельной игре случайных фраз и тем самым раскрывается беззаконность самого литературного письма («Лошадиный суп» Вл.Сорокина). В ставшем классическим рассказе постсоцреализма «Заседание завкома» В.Сорокина (Сорокин 1998) обнажается структура литературного эксперимента над самой феноменологической формой художественно-этической и социальной типологии, которая и явилась концептуальным результатом русской литературной культуры, выразившемся в проекте воплощения социальной гармонии, — в абсолютном согласии социальных типов и безусловном соответствии их перцептивных механизмов, душевных состояний и оценочных рефлексов идеалу. Сюжетный план проработки алкоголика и недисциплинированного фрезеровщика Пискунова на собрании заводского комитета служит средством вскрытия и анализа самой ритуалемы социалистической культуры – ритуалемы человеческого жертвоприношения, совершаемого через коллективную разрядку индивидуальных скрываемых и канализируемых импульсов. В этой ритуалеме – принесения в жертву уборщицы с пробиванием в ее теле пяти отверстий и наполнением их червями совершается мимесис суверенного социалистического государства, которое обладает правом на абсолютное насилие в определении аппетитов и желаний субъекта. В этом ритуале, в ситуации становления героя коллективной волей и исторической судьбой коллективной жизни, снимается наконец противоречие между заменимостью всех и любого в социалистической поэтико-идеологической системе как производстве социальных типов и незаместимостью индивида, уникального в своей аффективно-рефлексивной природе: индивид высвобождает свой импульс агрессии и в его реализации становится «сверхчеловеком» — суверенностью абсолютного насилия во имя совершенно ненасильственной социальной гармонии. В создании агента убеждения в романе «мировой воли», в авторской редукции нерефлексируемых перцептивных, мыслительных и поведенческих привычек в феноменологическом романе и романе постмодерна ХХ в., в эффектах постсоциалистической аффективности как вариациях «проекта бытия» мы видим, как литература имитирует примитивные механизмы восприятия, мысли и действия, позволяя, однако, поставить вопрос о их антропологической ценности. В литературной культуре постмодерна отображена сама цель глобализации - построение из живого человека строгой непогрешимой скоординированной системы желаний и действий, совершенно отвечающей системе познавательных восприятий и стимулов.