В 1923 году в буэнос-айровском журнале «La Nación» выходит статья М. де Унамуно «Пиранделло и я» («Pirandello y yo»), явившаяся откликом на расхожее среди критиков того времени суждение о необычайном сходстве эстетико-философских позиций итальянского драматурга Луиджи Пиранделло и самого Унамуно. Автор статьи признает родство, связывающее его эстетическую концепцию и поэтическую мысль Пиранделло, определяя в качестве его узлового момента особый взгляд на соотношение вымысла и реальности в художественном произведении, а также на роль персонажа как актанта взаимопроникновения действительности и фикции. Поразительность этой близости позиций, как подчеркивает автор романа «Туман», тем более безусловна, что сам Унамуно не был знаком с произведениями Пиранделло до «недавних пор»: такое совпадение творческих подходов, по его мнению, служит примером и доказательством того, что «в недрах истории бьются какие-то тайные родники, которые ждут своего открывателя», способного явиться лишь в тот момент, когда история, по выражению В. Беньямина, достигает своей «интеллигибельности» – или же «умопостигаемости». По мысли Унамуно, созвучной взглядам Пиранделло, фикция способна конструировать образы прошлого парадоксальным образом более достоверно, чем доскональное изучение и беспристрастное изложение фактов. Искусство как область безвременного таинственным образом распространяет свои законы и на историю, в которой «большей реальностью обладают Дон Кихот и Санчо, нежели сам Серватнес»; где «не Шекспир создал Макбета, Гамлета, короля Лир, Фальстава и Отелло, а скорее они его». Комментируя одну из центральных мыслей «Юморизма» Пиранделло, Унамуно утверждает, что потенциал внеисторических «образований» (персонажей), которых авторская фантазия извлекла из области возможного, по части реконструирования опыта прошлого многократно превышает потенциал того, что признается нами как явное и сущее – ведь часто именно они создают устойчивые, законченные образы этого прошлого.