Не так давно Робин Вэрхол ввел в научный обиход термины «unnarrate» и «unnarratable», означающие отказ от наррации: подразумеваются ситуации, когда нарратор в той или иной форме уклоняется от рассказа об имевших место событиях, явлениях или процессах. Отказ нарратора от наррации может быть обусловлен целым рядом различных причин – соответственно, Верхол выделяет несколько категорий unnarratable. Так, например, нежелание рассказывать может быть следствием банальности и ничтожности совершающихся действий (они не стоят упоминания, не заслуживают наррации) или же речь идет о неких табуированных явлениях, о которых, в силу действия системы моральных запретов, допустимо говорить лишь языком туманных намеков (так обстоит дело с сексуальной сферой человеческого существования в рамках английского викторианского романа). В этом докладе речь пойдет о важной категории unnarratable, не охваченной систематикой Вэрхола: причиной уклонения от наррации может быть соприкосновение нарратора со сферой трансцендентного, решительно выходящего за рамки «человеческого, слишком человеческого». Подобного рода ситуация порой возникает в художественных текстах Достоевского, когда обнаруживается, что мистический визионерский опыт героев, созерцавших – во сне или же во время эпилептических припадков – райскую гармонию, не поддается коммуникации. Так, герой фантастического рассказа «Сон смешного человека» во сне видел райскую гармонию и пытается связно рассказать об этом, однако хорошо сознает невозможность создания аутентичной картины.
Сходную природу имеют ситуации unnarratable, которые играют важную роль в прозе В. Шаламова. Только речь в «Колымских рассказах» идет, разумеется, не о райской гармонии, а о преисподней. Характеризуя угол зрения, под которым в его произведениях увиден колымский беспредел, Шаламов не случайно высказался о Плутоне, поднявшемся из ада.