В конце XVIII–начале XIX вв. в силу разных причин в России возникает устойчивый интерес к Востоку как источнику иномирной культуры и образа жизни. Многочисленные описания Востока сформировали устойчивый комплекс восточных тем и мотивов, что позволило исследователям говорить о русском ориентализме как художественной системе. Особенный интерес в этом отношении представляют документальные свидетельства об общественно-политических и культурных контактах между Россией и Турцией, Россией и Персией. Несмотря на значимые научные результаты в области изучения восточного текста русской литературы, по словам П. В. Алексеева, «русский ориентализм все еще не осмыслен как важнейший национальный нарратив первой половины XIX в., не определена его системность и сверхтекстовое единство, не до конца оценен его идентификационный потенциал» [Алексеев 2015: 3]. 
За пределами подробного анализа остаются пока несобственно-литературные произведения — записки, письма, путевые дневники и журналы путешественников по Востоку. Особенно ценны в этих и подобных записках «живые подробности» авторской рефлексии по поводу встреч и путевых наблюдений. Считаем, что они представляют интерес и как документальные, и как литературные источники, поскольку входят в контекст уже существующего потока подобных произведений (начиная с «Писем русского путешественника» Н. М. Карамзина). В екатерининскую эпоху в России серьезное внимание уделялось изучению географии Азии и быта восточных народов, но подробных и достоверных сведений об этих территориях было крайне мало, поэтому документальные свидетельства участников событий и путешественников оказались востребованы. Многие из этих документов были напечатаны в XVIII и начале XIX века и имели успех у публики: «Странствование Филиппа Ефремова», «Цареградские письма» и «Плен и страдания россиян у турков» П. А. Левашова, «Записки» русского офицера А. О. Дюгамеля, «Воспоминания полномочного министра» А.О. Симонича, «Воспоминания о Персии» Ф.Ф. Корфа, «Путешествие в Персию» А. Д. Салтыкова и др.
В целом, можно отметить, что в документальной путевой прозе 1770–1850-х годов формируется культура освоения чужого пространства: географического — устанавливается канон топонимических номинаций, средства описания восточной природы; социально-культурного — формируется канон описания социальной стратификации восточного общества, правил социального и культурного этикета.
В путевой прозе создается «собирательный» портрет восточного государства, в котором заметную роль играет природа. Природная тема в произведениях этого периода развивается от включения отдельных штрихов (пейзажные зарисовки, календарные датировки, местные меры определения расстояний) до пейзажных картин, которые имеют композиционное оформление. Так, интересен пример квазиэкфрасиса в «Путешествии в Персию» А. Д. Салтыкова, который делает словесные зарисовки природы как на живописном мольберте: «…кончилась равнина, по которой я ехал от самого Петербурга до Владикавказа <…>. Сцена освещена утренним солнцем; но некоторые места еще затаились в тумане; все зелено; черные буйволы резко отделяются на бирюзовой траве; высокие горы покрыты лесом; за ними другие еще выше в темно-серой тени, а далее снеговые вершины скрываются в небесах» [Салтыков 1849].
Описания природных особенностей каких-либо областей часто содержат комплексную характеристику местности и развернуты в цельные описания, как, например, в «Странствованиях» Ф. Ефремова [Ефремов 1811]. Путешественник каждую страну описывал в определенном порядке: географические границы, общий обзор территории, дороги, расстояния между поселениями, земледельческие наблюдения (почва, животный мир, дикая растительность, культурные растения, ремесла и природные материалы, используемые в быту и строительстве). 
В исследуемых произведениях развивается топонимическая культура именования незнакомых природных объектов. Авторы используют различные виды топонимов, дают варианты названий, часто переводят или объясняют эти названия.
Социальные описания строятся с точки зрения цивилизационного дискурса — как противопоставление цивилизации и первобытной простоты и дикости. Например: «Одежды и выражение лиц населяющих эти места людей» напоминают путешественнику эпоху «первых времен»: «Покрой их простой одежды из крашеной холстины носит на себе какой-то отпечаток первых времен Азии; мне показалось, что я вижу тех же самых женщин, которые здесь жили за несколько тысяч лет. Выражение лиц их меня удивило. Я никогда еще не видывал подобной дикой простоты, какая изображалась в их чертах» [Салтыков 1849].
Можно считать, что документальная путевая проза формирует первоначальный образ Востока, который объединяет восточный текст русской литературы: миф о былом величии этого края и современном упадке как основа восточного сюжета. Эта роль путевой документальной прозы определяет ее ценность и значимость в создании общенациональной картины мира (ось Россия – Восток).
Литература

1. Алексеев П. В. Восток и восточный текст русской литературы первой половины XIX века: концептосфера русского ориентализма: диссертация … д-ра филол. наук. Томск, 2015. 420 с. 
2. [Ефремов Ф.] Странствование Филиппа Ефремова в Киргизской степи, Бухарии, Хисе, Персии, Тибете и Индии и возвращение его оттуда чрез Англию в Россию. Казань, 1811. 160 с.
3. [Салтыков А. Д.] Путешествие в Персию. Письма кн. А.Д. Салтыкова. М.: Университетская типография, 1849. URL: http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Persien/XIX/1820-1840/Saltykov_persien/pred.phtml?id=7705