Зародившись в начале ХХ в., математическая лингвистика (МЛ) обрела статус самостоятельной дисциплины в 1950–1960-е гг. Возникнув в результате взаимодействия полярных типов знания, МЛ была представлена небольшим (десятки — первые сотни) числом исследователей, что определяло ее статус как малой науки со специфической методологией (очерченной С. В. Мейеном), отличной от методологии больших наук (рассмотренных Т. Куном). В эпоху 1-ой когнитивной революции востребованность МЛ определялась запросами интенсивно развивавшихся теории информации, теории автоматов, кибернетики, появлением компьютерной техники и возникшими задачами программирования, управления космической и ядерной техникой, потребностями разработки автоматизированных и автоматических технологий и пр. Реализация таких проектов предполагала устранение из сферы функционирования техники человека, замененного алгоритмами его активности. Математические модели языка мыслились как класс таких алгоритмов.
Осознание не реализуемости лингвистического автомата, действующего независимо от человека, в рамках 2-ой когнитивной революции (в понимании Р. Харре), приводит к осознанию фундаментальности человеко-машинного комплекса как структурной единицы всех компьютерно-зависимых технологий. При этом проблематика МЛ (формулирование и доказательство теорем, в частности теорем существования, аксиоматизация, исследование предельных случаев и пр.) теряет свою актуальность, замещаясь проблемами вычислительной (компьютерной) лингвистики, с ее практически значимыми задачами эффективности, экономичности, скорости обработки текста.
Вытесняемая на периферию МЛ вынуждена при этом самоопределяться в качестве принципиально малой науки, растворяться в прикладной лингвистики или искать свое место среди единой когнитивной науки или НБИКС-технологии.