Между Сартром и Киркегором: экзистенциалистская платформа в «Мартовских идах» Т. Уайлдера
Александра Владимировна Черкасова
Докладчик
ассистент
Запорожский национальный университет
Запорожский национальный университет
190
2016-04-21
13:50 -
14:10
Ключевые слова, аннотация
В докладе анализируется
авторский экзистенциалистский извод, представленный в романе Т. Уайлдера
«Мартовские иды», в его связи с идеями Ж.-П. Сартра и С. Киркегора. Предпринимаемая
уайлдеровским Цезарем агностическая корректировка экзистенциалистской системы обуславливает
принципиальное разграничение плана абсолютного и плана относительного. Последний
функционально идентичен экзистенциалистскому сценарию Сартра, однако осложнен возможностью
надежды, осуществляющейся по механизму киркегоровского скачка, но
трансформировавшейся в обращение к потенциалу человеческой незавершенности.
Тезисы
«Мартовские иды»
(«The Ides of March», 1948), лучший роман Торнтона Уайлдера (1897–1975, Wilder) и одно из
центральных событий в послевоенной американской литературе экзистенциалистского
спектра, в идейно-философском плане представляются достаточно амбивалентным
явлением. По признанию автора, роман был написан «под знаком» С. Киркегора — одной из ключевых фигур для творчества Уайлдера; в то
же время произведение аккумулировало в себе впечатление писателя от идей Ж.-П.
Сартра, усиленное испытанным Уайлдером после войны мировоззренческим кризисом.
Все это помещает «Мартовские иды» под притяжение двух разнонаправленных полюсов
экзистенциальной философии — атеистического и религиозного.
Проводником развертываемого в «Мартовских идах» оригинального экзистенциалистского извода выступает герой-идеолог романа Юлий Цезарь, который формулирует и разрабатывает основополагающий для философской системы этого произведения вопрос о существовании во вселенной «Высшего Разума». Подобная постановка проблемы не характерна ни для экзистенциализма сартровского толка (вопрос существования бога не нуждается в решении, т. к. ничто не изменит для человека необходимости быть законодателем собственных ценностей), ни для экзистенциализма киркегоровского толка (вопрос уже решен, т. к. бытие бога рассматривается как аксиоматическая величина), т. е. происходит смещение фокуса внимания по сравнению с классическими экзистенциалистскими вариантами.
Уайлдеровский Цезарь, отказываясь от религии как способа неаутентичного существования, ставит себе целью действовать согласно системе координат атеистического экзистенциализма, но для этого ему необходима окончательная убежденность в легитимности человека как изобретателя ценностей, подтачиваемая в нем наблюдением некоторых областей, которые теоретически могут быть результатом божественного промысла. Исследуя антагонистические состояния — сны о «ничто», т. е. абсурд, непроницаемый для самоосуществления, и «прекрасную гармонию мира», т. е. предзаданную осмысленность, герой Уайлдера приходит к выводу о сосуществовании двух фундаментально разнящихся по качеству измерений — плана абсолютного, детерминированного наличием либо отсутствием некоего всеобъемлющего смысла, и плана относительного, в котором единственной инстанцией смыслообразования является человек.
Агностическая корректировка экзистенциалистской системы, предпринимаемая уайлдеровским Цезарем, выступая как стабилизирующий фактор, обуславливает принципиальную недостижимость абсолюта и делает план относительного функционально идентичным экзистенциалистскому сценарию Сартра. Выстроенная по сартровским законам реальность осложняется, однако, возможностью надежды, по механизму близкой киркегоровскому скачку, но трансформировавшейся в обращение к потенциалу человеческой незавершенности.
Проводником развертываемого в «Мартовских идах» оригинального экзистенциалистского извода выступает герой-идеолог романа Юлий Цезарь, который формулирует и разрабатывает основополагающий для философской системы этого произведения вопрос о существовании во вселенной «Высшего Разума». Подобная постановка проблемы не характерна ни для экзистенциализма сартровского толка (вопрос существования бога не нуждается в решении, т. к. ничто не изменит для человека необходимости быть законодателем собственных ценностей), ни для экзистенциализма киркегоровского толка (вопрос уже решен, т. к. бытие бога рассматривается как аксиоматическая величина), т. е. происходит смещение фокуса внимания по сравнению с классическими экзистенциалистскими вариантами.
Уайлдеровский Цезарь, отказываясь от религии как способа неаутентичного существования, ставит себе целью действовать согласно системе координат атеистического экзистенциализма, но для этого ему необходима окончательная убежденность в легитимности человека как изобретателя ценностей, подтачиваемая в нем наблюдением некоторых областей, которые теоретически могут быть результатом божественного промысла. Исследуя антагонистические состояния — сны о «ничто», т. е. абсурд, непроницаемый для самоосуществления, и «прекрасную гармонию мира», т. е. предзаданную осмысленность, герой Уайлдера приходит к выводу о сосуществовании двух фундаментально разнящихся по качеству измерений — плана абсолютного, детерминированного наличием либо отсутствием некоего всеобъемлющего смысла, и плана относительного, в котором единственной инстанцией смыслообразования является человек.
Агностическая корректировка экзистенциалистской системы, предпринимаемая уайлдеровским Цезарем, выступая как стабилизирующий фактор, обуславливает принципиальную недостижимость абсолюта и делает план относительного функционально идентичным экзистенциалистскому сценарию Сартра. Выстроенная по сартровским законам реальность осложняется, однако, возможностью надежды, по механизму близкой киркегоровскому скачку, но трансформировавшейся в обращение к потенциалу человеческой незавершенности.