Доклад посвящен специфике репрезентации тела в художественном тексте (кино). Кинематографическая трансформация языка в визуальные образы, превращение дискурсивного в телесное, а телесного в визуальное, оставляет телесность недостижимой, негативной.

Исходя из философского осмысления телесности на протяжении 20 века, следует заключить, что она не тождественная ни собственно телу, ни мышлению, как противостоящему телу и возвышающемуся над ним с картезианского поворота. Между тем, телесность обоим причастна - это промежуток, среда, дающая возможность репрезентировать и тело, и мышление, говорить о них.

Несмотря на понятийное разнообразие, телесность единственна, она есть то, что проявляется в дискурсах под различными именами, так как нет ей единого названия, а только условно можно назвать эту нереальную реальность телесностью. Но речи о ней имеют точку схождения в её безмерности и анонимности, что и даёт новое понимание тела как телесности. Безмерность её в том, она не имеет ни верха ни низа, ни лево ни право, не имеет ни вида, ни образа, ни формы. Анонимность означает, что телесность как высший синтез и единство опыта имеет своё пространство, понимаемое без рационального опосредования, т. е. без подчинения понятиям.

Когда мы пытаемся ухватить телесность посредством чувств, как нечто осязаемое или вещественное, т. е. телесное, она ускользает от нас. Эта одна из черт телесности - вечное ускользание. Ускользнув, затаившись, телесность не исчезает вовсе, а всегда напоминает о себе, показываясь в эффектах телесного, сопротивлении материала; показывается, тотчас исчезая, а исчезает, показываясь, оставляя после себя осадок, материальность культуры. Она всегда где-то рядом, непременно мелькая, подмигивая нам, желающим схватить её в понятии, и нам, желающим полноты переживания. Кино удаётся указующее подхватывание апофатической телесности во всей её интенсивности и избыточности.

Телесность оказывается изначальной по отношению к культурным предметам и нарративам, благодаря которой они существуют и выражением которой являются. При этом сама телесность не телесна, т. е., видима или осязаема, но она есть возможность телесного; однако она и никакая не «умная материя», субстанция и т. д. Отсюда необходимость или единственная возможность определять телесность не как таковую, а через то, что она принимает и тем позволяет быть - медиальность. И всё дело здесь в слове принимать - в значении принимать позу, но не принимать, в смысле брать и иметь. Никакого антропоморфизма и экономики. Телесность НЕ имеет тело (режимы медиа) так же, как кто-то имеет тело, т. е. дышит, пьёт, ест и что-то в этом роде. От такого понимания следует воздержаться.

Причина необходимости подобной «апофатической» мысли в том, что когда мы говорим о телесности, к ней неприложимы никакие предикаты: мы лишь с большими ограничениями можем сказать: «телесность -это ...», допустим процессуальность, или «телесность есть ...», допустим, множественность. Для относительной ясности нам бы пришлось употребить большое количество, не менее смутных слов, окончательно затемнив содержание понятия и лишив надежды хоть на какое-нибудь понимание телесности. Более того, таким образом, мы положили бы границу, предел, уничтожив саму идею телесности и сведя ее к дискурсу о теле. Поэтому говорить о телесности в отрицательной форме удобнее, «телесность не есть тело» или по тому же типу «что-то не есть что-то», но это «что-то проявляется через что-то другое». Явно, что такое отрицание уже не является чистым отрицанием, но в то же время не является чистым утверждением, хотя говорит, безусловно, о чем-то положительном. Можно сказать, что отрицание и положительное здесь то сливаются, то чередуются, то переходят одно в другое, позволяя появиться третьему - нейтральной, но позитивно определяемой медиальности. Вот на такой сейсмоопасной территории мы и будем строить наше исследование.