Внутри рассказа С. Д. Кржижановского «Жизнеописание одной мысли» (1922) формируются два хронотопа: земной вещный мир, которому приписывается пространственно-временная ограниченность, и мир ментального, характеризующийся пространственно-временной беспредельностью. Существенной приметой мира земного оказывается его вещность. С нею связан и центральный мотив, представляющий текст, текстовые единицы и некоторые элементы интерьера в качестве суверенных, действующих. В этом контексте основное событие рассказа – запись Мысли на листе бумаги – представляется своего рода «овеществлением» Мысли, переводом её из области ментального в область вербального. Возникающее же при этом парадоксальное противоречие, основанное на том, что текст рассказа (вербализованная мысль автора) должен умереть для читателя, снимается благодаря возможностям художественного произведения. Фабула, описывающая постепенное умирание главного героя, не совпадает с сюжетом: кольцевая композиция утверждает продолжение жизни ментального. Название рассказа противопоставляет документальный жанр биографии литературному изображению жизни персонажа и устанавливает связь с традицией просветительского романа, актуализируя внутреннюю форму слова и акцентируя внимание на предмете описания. Персонификация Мысли также направлена на констатацию витальности. Субъективация и намеренное перемещение в мир земного становятся необходимым событием, осуществление которого обеспечивает возникновение дополнительных смыслов (понятие субъекта познания в философии И. Канта). А высеченная на надгробии Мысль связывается с концептом эпитафии в литературе (В. А. Жуковский, М. И. Цветаева и пр.) и закрепляет амбивалентность смерти. Так трансформируется и выводится за пределы сентиментализма и романтизма изначальное двоемирие, что поддерживается и на уровне персонажной системы (образ Мудреца внутри земного мира).